Здесь, в мягкой высокой траве у крошечного озера, застывшего в вечном штиле, где грустные ивы отражаются в неподвижной зеркальной воде, царили тишина и покой. В живом, настоящем мире не бывает такой тишины, чтобы ни ветерка, ни шороха птичьих крыльев, не плеска рыбы в воде – совсем ничего, ни единого звука. Лишь мягкий лунный свет да нежная шелковая травка, в которую можно лечь, уставиться бездумно в ночное небо и обрести наконец тот самый покой, которого так жаждет измученная душа.

Если быть совсем уж честным, Кантора больше устроил бы другой покой. Вечный. Но, добравшись после долгих блужданий по Лабиринту хотя бы сюда, он странным образом перестал куда-либо спешить и вообще о чем-либо думать. Этот уютный уголок в дальних закоулках Лабиринта обладал странным свойством избавлять от страстей и суеты. Он дарил забвение и обволакивал заботливым невесомым коконом из тишины и приглушенного света.

Здесь не было боли и страданий, и даже память уже отказывалась объяснить, что загнало Кантора в это райское местечко и почему он так сюда стремился. Лишь временами мелькало смутное ощущение, что все это уже было, что он не в первый раз видит неподвижное озеро и безмолвные звезды, что он приходил сюда раньше… Непонятно было, почему в тот, прошлый раз он покинул это средоточие покоя и умиротворения, но думать над этим вопросом Кантор не стремился, да и невозможно было здесь думать.

Он просто лежал на берегу, смотрел в небо и медленно растворялся в окружающей тишине, даже не понимая, что постепенно переходит туда, куда так стремился, – к другому покою. К вечному.

Счет времени Кантор потерял еще во время блужданий и не мог определить, в какой именно день или час вожделенный покой оказался бесцеремонно нарушен посторонним вторжением.

– Вот уж не ожидал опять найти тебя здесь! Подумать только, если бы не догадался заглянуть сюда на всякий случай, для очистки совести, – нипочем не нашел бы!

Этот удивленный голос вырвал Кантора из полузабытья и заставил приподнять голову, чтобы взглянуть – кто смеет нарушать его покой?

– Что случилось на этот раз? – Смутно знакомый парнишка в черном энергично взлохматил разноцветную челку и с деловитым видом присел на корточки, не сводя пристального взгляда с потревоженного мистралийца. – Неужели опять то же самое?

– Что? – непонимающе моргнул Кантор, чувствуя, как уходит, безвозвратно улетучивается зыбкое равновесие крошечного мирка и начинает просыпаться болезненная, мучительная память.

– Для начала встань, – посоветовал гость. Поколебался и с некоторым сомнением добавил: – Знаешь, ты извини, но все же посмотрю… Если будет больно – потерпи, это ненадолго…

Жест, похожий на раздвигание воображаемых занавесок, показался знакомым, но вспомнить точно пока не удавалось. И, вопреки прогнозам, никакой боли Кантор при этом не почувствовал. Только головокружение, сухость во рту и неприятное, тянущее сосание под ложечкой, будто не ел несколько дней.

– Так, благодарение двуликим богам, конечности все на месте, – с некоторым облегчением объявил пришелец. – И прочее тоже в целости. Только и обнаружил, что один синяк, довольно старый тому же. Все более теряюсь в догадках, что же в таком случае загнало тебя сюда?

Кантор молча шевельнул плечами. Он не помнил и не хотел вспоминать. Полусонная память неясно, неуверенно подсказывала, что как раз это действительно будет больно.

– Вставай, – негромко, но категорично приказал крашеный мальчишка. – Вставай и иди за мной.

– Зачем?

– Прелестно! На этот раз он еще и спорит! Послушай, племянничек, мне уже надоело каждые пару месяцев искать тебя в Лабиринте, и меня до сокровенных потрохов достали ты, твой папенька и вся ветвь Кирин! Если сейчас ты сам не встанешь и не пойдешь за мной туда, куда я скажу, твои скособоченные мозги будут вправлены здесь же, грубо и неделикатно, без всяких переходов и настроек.

Кантор смутно припомнил, что при всей несолидности своего облика дядюшка может исполнить угрозу, и хорошо, если только этим ограничится. Но вставать все равно не хотелось.

– Ты можешь просто уйти и оставить меня в покое? – со слабой надеждой попросил он. – Я всего лишь хочу, чтобы меня не трогали.

– Ты умрешь, – кротко и уверенно сообщил приставучий гость. Это была даже не угроза, скорее диагноз. Действительно, он же врач…

– Так дайте умереть спокойно.

– Для такого серьезного дела нужна достойная причина, сам понимаешь. Если ты сможешь меня убедить, что так надо, – я уйду и оставлю тебя в покое.

– Моего желания разве недостаточно?

– Извини, я учитываю только желания дееспособных пациентов. Ты же не в состоянии объяснить свои поступки и наверняка даже не помнишь их мотива. Если я не прав, скажи что-нибудь разумное. Например, почему ты сюда пришел и что этому предшествовало.

– Я не хочу вспоминать! Я пришел сюда, чтобы забыть, а ты опять хочешь все вернуть!

– Ты меня не убедил, – заявил юный дядюшка, выпрямляясь и заслоняя полнеба. – Так что не обижайся.

Таких пинков Кантору не доводилось получать ни до того, ни после. Скорее всего, в реальном мире вообще невозможно так подбросить лежащего на земле взрослого человека, чтобы он пролетел по воздуху локтей пятнадцать. Ну разве что, если скомбинировать пинок с левитацией… да и то…

Итак, пролетев упомянутые полтора десятка локтей и не успев ничего понять, Кантор обнаружил, что падает прямо в озеро. Удар о воду всем телом оказался очень болезненным, а сама озерная гладь, вместо того чтобы расступиться и принять в свое лоно потенциального утопленника, рассыпалась осколками, словно разбитое зеркало. И в тот же миг с потемневшего неба полилась настоящая вода, холодными тугими струями тропического ливня.

Спустя полминуты заблудший товарищ Кантор сидел в грязи среди осколков гигантского зеркала, мокрый и несчастный, как забытая под дождем игрушка.

– Зачем? Ну зачем? – простонал он, сжимая ладонями голову, будто таким образом можно было выдавить наружу вернувшуюся память. – Кому я мешал? Почему нельзя было оставить меня в покое? Ни рехнуться невозможно, ни умереть – тут же сбегаются благодетели и начинают спасать! А если я не хочу? Не хочу спасаться? Если я действительно хочу спокойно умереть?

Непоколебимый и совершенно сухой Доктор молча сцапал пациента за волосы и поволок прочь, не слушая возражений. Кантор честно пытался сопротивляться (скорее из чувства противоречия, чем в расчете на результат), но хватание за полужидкую грязь было не более действенно, чем устные протесты. Через сотню шагов он все же сообразил, что, помимо бесполезности сопротивления, такой метод передвижения выглядит недостойно и унизительно.

– Ладно, все! – крикнул он куда-то вверх, где дождливое небо уже сменилось неестественно-белым потолком. – Пусти, сам пойду!

– Это хорошо, – удовлетворенно произнес непрошеный целитель и немедленно отпустил. – Тогда вставай. По пути расскажешь, что случилось. В прошлый раз ты не был таким агрессивным и не настаивал так упорно на «спокойном умирании», поэтому мне очень хочется услышать, что же стряслось такого, что загнало тебя в дальние коридоры безумия быстрее и надежнее, чем… ну, ты сам помнишь, что было в прошлый раз.