Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это Армино, – сказал он. – Капитан передает привет.
Рыбак Марко протянул мне огромную руку.
– Добро, добро пожаловать, – сказал он. – Буду рад видеть вас на борту моей посудины. Позвольте ваш саквояж и пальто. Мы совсем скоро взойдем на борт. Я как раз поджидал вас и моего механика. А пока выпьем?
Никогда прежде, даже в детстве, не переживал я с такой остротой чувства беспомощности перед судьбой, совладать с которой мне не дано. Я походил на тюк, сваленный у причала, перед тем как подъемный кран бросит его в недра корабельного трюма. Думаю, Чезаре мне сочувствовал.
– Выйдете в море, и все будет нормально, – сказал он. – Альдо что-нибудь передать?
Что я мог передать брату, кроме того, что ему и так было известно – то, что я сейчас делаю, я делаю для него.
– Скажи ему, что, прежде чем гордых раздели донага, а надменных подвергли оскорблениям, клеветника заставили умолкнуть и змея издохла от яда своего.
Для Чезаре эти слова были пустым звуком. Немецкую книгу переводил не он, а его товарищ Федерико.
Должно быть, в рукописях, которые мой брат просматривал в Риме, тоже приводились максимы герцога Клаудио.
– До свидания, – сказал Чезаре, – и желаю удачи.
Он сел в машину и тут же уехал. Рыбак Марко рассматривал меня с нескрываемым любопытством. Он спросил, что я буду пить, и я ответил, что пиво.
– Так вы младший брат Капитана? – спросил он. – Вы совсем на него не похожи.
– К сожалению, – ответил я.
– Он прекрасный человек, – продолжал Марко. – В горах мы плечом к плечу сражались с общим врагом. А теперь, когда ему надо сменить обстановку, он дает мне знать и приезжает на море. – Он улыбнулся и протянул мне сигарету. – Море сдувает всю пыль, все печали и заботы городской жизни. Вы и сами это почувствуете. Когда ваш брат приехал сюда в ноябре, он выглядел совсем больным. Пять дней в море – к тому же, заметьте, была зима, – и он выздоровел.
Официант принес мое пиво. Я поднял стакан и пожелал моему спутнику удачи.
– Это было после его дня рождения? – спросил я.
– Дня рождения? Про день рождения он ничего не говорил. Это было где-то на третьей неделе месяца. "Я пережил потрясение, Марко, – сказал он, когда приехал. – Не задавай мне никаких вопросов. Я с тобой, вот и все". Но в физическом плане с ним было все в порядке. Такой же, как всегда, и работал наравне с ребятами из команды. Правда, его что-то беспокоило. Может быть, женщина. – Марко поднял стакан, отвечая на мой тост. – Доброго здоровья, – сказал он. – И пусть все ваши заботы тоже останутся за бортом.
Я пил пиво, размышляя над словами Марко. Было совершенно ясно, что Альдо разыскал его после своего дня рождения и ссоры с Мартой. Наверное, напившись, как сказал Джакопо, она обрушилась на него с пылом истинной крестьянки – ведь многие крестьяне глубоко религиозны и щепетильны в вопросах нравственности. Наверное, она обвинила его в связи с замужней женщиной, и не какой-нибудь, а женой ректора. Брат пришел в ярость и выгнал Марту из дома. Но почему он говорил о потрясении?
Послышались шаги, и перед нашим столиком остановился мужчина.
Невысокого роста, начинающий седеть и еще больше почерневший под солнцем, чем Марко.
– Это Франко, – сказал Марко, – мой помощник и механик.
Франко протянул засаленную, волосатую, как обезьянья лапа, руку.
– Работы еще часа на два, – сказал он своему шкиперу. – Я решил, что лучше предупредить тебя, раз мы задерживаемся с отплытием.
Марко сплюнул и выругался. Затем, пожимая плечами, повернулся ко мне.
– Я обещал вашему брату, что к трем мы уже выйдем в море, – сказал он. – Обещал, когда он звонил мне рано утром. Потом вас, кажется, было никак не найти. И вот теперь неполадки с мотором. Дай Бог, хоть к пяти управиться. – Он встал и указал рукой на канал, где стояли суда. – Видите синее судно с желтой мачтой и собачьей конурой посредине? Это наш "Гарибальди". Мы с Франко заберем ваш саквояж и пальто, а вы можете подойти эдак через час. Годится или хотите пойти с нами?
– Нет, – сказал я, – нет, я посижу здесь и допью пиво.
Они пошли вдоль канала, а я остался сидеть перед кафе, глядя им вслед, пока они не поднялись на борт. Мое жилище на ближайшие несколько дней представлялось мне далеко не завидным. Марко был прав, говоря, что я не похож на брата. Я был сезонным путешественником по суше, а не по воде. Как групповод я уронил себя в глазах туристов, когда на Неаполитанском заливе со мной приключилась морская болезнь. Ровная масленистая гладь Адриатики вызывала во мне не меньшее отвращение.
Сидя за столиком и допивая пиво, я размышлял над тем, закончилось ли собрание на виа деи Соньи. Через несколько минут я встал и бесцельно побрел вдоль канала, но вместо того, чтобы направиться к судну, свернул налево и медленно пошел к пляжу. Солнцепоклонники уже разделись и лежали, подставив небу обнаженные торсы. Дети с криком плескались в воде. Длинными рядами тянулись свежевыкрашенные и еще не высохшие от краски тенты, и выстроившиеся перед ними оранжевые и ярко-красные зонты блестели в лучах сияющего солнца.
Уныние сжимало мне сердце. Я никак не мог стряхнуть его.
К морю, с трудом переставляя ноги по песку, шла группа детей в серой форме и с коротко подстриженными волосами. Ее сопровождала монахиня. Дети с возбужденными от удивления лицами показали руками на море и подбежали к монахине, умоляя разрешить им снять обувь. Она разрешила, ласково глядя на них сквозь очки в золотой оправе.
– Спокойно, дети, спокойно, – сказала она и наклонилась подобрать их ботинки.
Почувствовав свободу, дети бросились к морю.
– Как же они счастливы, – сказал я.
– Это их первая поездка на море, – объяснила монахиня. – Они все из приюта. На Пасху мы открываем здесь, в Фано, для них лагерь. Еще один есть в Анконе.
Дети, по колено в воде, кричали и плескались.
– Не следовало бы им этого позволять, – сказала монахиня, – но что здесь такого, спрашиваю я себя. В их
