Майору Гончаренко в какой-то мере повезло. Его письмо дошло до Ворошилова. И поскольку на дворе был уже 1939-й год, он направил его в Особый отдел ГУГБ НКВД СССР с просьбой «разобраться». И 20 июля 1939 г. начальник Особого отдела В.М. Бочков сообщил наркому обороны: «Гончаренко никаких показаний не давал и никаких незаконных мер воздействия к нему не применялось. Дело прекращено и Гончаренко из-под стражи освобожден»63.

Понимая, что даже по сталинским законам прокуратура официально имела право и была обязана наблюдать за «законностью» процесса предварительного следствия, следователи НКВД приложили немало труда и использовали самые различные ухищрения, чтобы архивно-следственные дела были у них «в ажуре». Одним из такие приемов была тщательная чистка дел; в них оставляли документы, способствующие обвинению подследственного, а все, что свидетельствовало об отказе арестованного признать свое участие в «военном заговоре», и его невиновности, как правило, из дела изымалось (об этом подробнее – ниже). Особенно внимательно особисты следили за тем, чтобы в делах не остались какие-либо свидетельства о нарушении следователями норм Уголовно-процессуального кодекса (УПК) РСФСР.

Мне пока не удалось найти документов, подтверждающих высказанное Робертом Конквестом предположение о том, что следователи сталинского времени использовали список вопросов, составленный Святой инквизицией еще в XVI веке64, но целый ряд выявленных материалов неоспоримо говорит о безусловно высокой степени коварства следователей НКВД, их изощренного умения заметать следы своей обычно подлой работы. В тех случаях, когда имеющиеся в деле данные о факте первоначального отказа подследственного от признания выдвигаемых особистами против него обвинений не удавалось удалить полностью, следователи НКВД, сломив, наконец, волю своей жертвы с особым изуверским наслаждением требовали, чтобы «сам» подследственный осудил такое свое «неблаговидное» поведение и лично подтвердил абсолютную незапятнанность белоснежных риз «ангелов справедливости» из НКВД.

Почти два месяца сопротивлялся домогательствам следователей НКВД арестованный 5 июня 1937 г. начальник артиллерии РККА комдив Н.М. Роговский. Находясь в Лефортовской тюрьме, он 20 июня обращается к Ворошилову: «Еще раз докладываю, что я не виновен. Помогите доказать не только словом, но и делом». И вдруг на допросе 3 августа 1937 г. Роговский, как это значится в протоколе, показал: «Я арестован почти два месяца тому назад и до сих пор упорно пытался обмануть вас… Сейчас я вижу, что мои надежды не оправдались и что дальнейшее мое упорство ни к чему не приведет»65.

Как «дожимали» подследственных, можно судить по примеру помощника начальника инженерных войск Приволжского военного округа полковника И.Т. Мамичева. Его арестовали 24 мая 1937 г. Почти пять месяцев он решительно отрицал какое-либо свое участие в военном заговоре. Но в конце концов и его «дожали». И вот 23 октября 1937 г. он собственноручно написал заявление на имя начальника Особого отдела ПриВО, в котором заявил, что «на пятом месяце своего подследственного положения в тюрьме я осознал необходимость полного раскаяния в своих контрреволюционных деяниях, относящихся к периоду с 1933 года по день ареста»66. Эта одна из стереотипных формул «признания» и объяснения прежнего «запирательства», навязываемая следователями НКВД во многих случаях. И хотя на суде 16 мая 1938 г. Мамичев виновным себя ни в чем не признал, Военная коллегия была беспощадна. Приговор – расстрел. Реабилитирован посмертно в апреле 1957 г.

Заместитель начальника – главный инженер НИИ № 3 НКОП СССР (Реактивный институт) военинженер 1-го ранга Г.Э. Лангемак был арестован 2 ноября 1937 г., а уже 14 ноября подал Ежову заявление о том, что он «решил отказаться от своего никчемного запирательства и дать следствию правдивые показания о своей контрреволюционной преступной деятельности»67 и на следующий день на допросе назвал участниками антисоветской организации бывшего своего начальника военинженера 1-го ранга И.Т. Клейменова и инженеров В.П. Глушко и С.П. Королева.

Довелось мне познакомиться и с протоколом допроса бывшего начальника Морских сил РККА флагмана флота 1-го ранга М.В. Викторова. На допросе он рассказал, что 28 декабря 1937 г. он имел личную беседу с Ворошиловым. Нарком «предложил мне честно рассказать ему о моем участии в заговоре и тем самым сохранить себя в РККА… я написал два письма… Сталину с просьбой лично меня выслушать»68. Но поскольку сознаваться Викторову было не в чем, он никаких желательных Ворошилову показаний не дал и тут же был отстранен от должности. Назавтра, 29 декабря, ему были устроены очные ставки с уже арестованными к тому времени бывшим его предшественником по должности Начморсил флагманом флота 1-го ранга В.М. Орловым, армейским комиссаром 2-го ранга Г.С. Окуневым, комкором С.П. Урицким и комдивом И.А. Ринком. Ставки эти проходили в НКВД, в присутствии членов правительства. Но и здесь Викторов решительно отрицал предъявляемые ему обвинения. Его пока оставили на свободе.

Но 22 апреля 1938 г. все же арестовали. И вот уже 24 апреля его допрашивают комбриг Н.Н. Федоров, старший лейтенант госбезопасности Ратнер и лейтенант госбезопасности Кудрявцев. Сначала и на допросе флагман флота 1-го ранга отрицает какую бы то ни было вину в антисоветской деятельности, но потом вдруг в протоколе появляется такая запись: «Я прошу не давать мне очных ставок. Я буду говорить правду… В заговор я был завербован Гамарником в 1933 году»69, и далее показывает: «Гамарник мне говорил о неправильности политики партии, которая ведет страну к гибели, о зажиме в партии всякой свободной мысли и о гонениях против тех, кто имеет смелость не соглашаться с политикой Сталина»70. Основная задача «подрывной работы по флоту» изображалась так: «приведение его в небоеспособное состояние и лишение флота возможности активных действий во время войны»71.

Начальник 4-го отдела штаба ЛенВО полковник И.Я. Линдов-Лифщиц был арестован 3 ноября 1937 г. Обвинение стандартное по тем временам – участие в военно-фашистском заговоре и вредительство. На первоначальных допросах, в том числе и на очной ставке с бывшим начальником штаба округа Подшиваловым, Линдов-Лифщиц категорически отрицал свою причастность к военно-фашистскому заговору. Затем, через два месяца после ареста полковник подал заявление с «признательными» показаниями. Но 19 февраля 1938 г. он подает новое заявление, в котором письменно отказывается от своих прежних показаний. Здесь Линдов-Лифщиц писал: «Взяв на себя без всяких оснований роль «заговорщика» и «вредителя», я неминуемо должен был выдумать «участников» заговора, «вербовки», «связи» и пр., о чем я, конечно, в действительности знать ничего не мог, так как никакого отношения к заговору не имел. Да и о существовании заговора в 19-м корпусе и Штабе округа узнал от следователя 5-го отдела Емельянова 19 декабря 1937 г., т. е. через 1,5 месяца после ареста»72. Свое прежнее «признание» он мотивирует тем, что тогда «понял настояние следователей в том смысле, что признанием себя «заговорщиком и вредителем»… должен помочь следствию разоблачить головку заговора»73.

Что следователи проделали с полковником? Мы пока не знаем, да вряд ли когда и узнаем. Но 1 и 4 марта 1938 г. Линдов-Лифщиц подает заявления, в которых подтверждает свои прежние «признательные» показания.