Потом, уже ближе к рассвету, мне приснились ужасные зеленокожие демоны, спускающиеся с небес на черном бриге, а его паруса, наполненные пугающим призрачным светом, беззвучно трепетали на ветру. Я вскочил на мокрой от пота постели и огляделся. Чердак был залит радостными солнечными лучами. Я поднялся, поглядел на хронометр – было еще совсем рано – и набил трубку. Мои пальцы дрожали, будто у старого портового пьяницы. Не совсем соображая, что я делаю, я проверил оба своих пистолета и сел на постели.

Мне было страшно.

Я снял с гвоздя длинностволку, выщелкнул из трубчатого магазина все патроны и некоторое время тупо катал их по влажной простыне. Их блестящая лоснящаяся тяжесть немного успокоила меня. Я медленно, с наслаждением загнал патроны на место, с хрустом продернул петлю затвора и повалился на кровать, прижимая штуцер к груди.

«Все это чушь, – сказал я себе, рассматривая темные доски крыши, – сейчас надо думать о грядущем Торге. Это будет мой первый Торг, а я фактически не знаю своих обязанностей. Впрочем, Иллари, наверное, мне поможет – он-то ведь все знает не хуже Посредников…»

И тут я вспомнил вчерашний день. Айрис! Я закрыл глаза, вдруг со всей отчетливостью увидев ее на палубе «Бринлеефа», несущегося под всеми парусами сквозь ночь, и лунные блики, танцующие на волне. Но сегодня…

За утро я набрал целую охапку лечебных цветков для Тарры, перевязал их в пучки и аккуратно развесил у себя на чердаке. Сегодня ночью я приведу сюда Айрис, и пусть ее встретит этот слабый, немного сладковатый аромат… сегодня ночью! А на рассвете верная Лина унесет нас на север: в Альмаре мы сядем на столичный дилижанс, и пусть ее ищут хоть все монахи королевства пеллийского!

Уннас может сколько угодно запугивать своих несчастных помешанных приспешников, но со мной этот фокус у него не пройдет…

– Эдна, выслушайте меня внимательно.

Женщина подняла на меня удивленные глаза, и я ощутил исходящую от нее тревогу. Наверное, это объяснялось тем, что я был бледен… Моя левая рука теребила эфес старого меча, а в правой я держал мешочек с золотыми.

– Вот плата, возьмите ее, не считая – там достаточно много для того, чтобы вы выполнили все то, о чем я сейчас попрошу. Слушайте. Сегодня ночью я вернусь с женщиной. Вы не должны ее видеть. На рассвете мы уедем, и вы постараетесь забыть о том, что я у вас был… Если кто-то начнет вас расспрашивать обо мне, вы честно расскажете то, что знаете, – гостил, мол, молоденький дворянчик из столицы, вроде морячок, погостил несколько дней да и уехал на рассвете, а куда, зачем, так кто его знает…

– Что же это вы такое говорите, господин Матти! – прошептала хозяйка, нервно теребя фартук.

– Да, именно так, – перебил ее я, – потому что тут речь идет об интересах королевского двора. Вы хорошо поняли меня, Эдна?

У нее задрожали губы. Женщина несколько раз энергично кивнула, облизнулась и опустилась на стул.

– Кто бы меня ни искал, Эдна, говорите им только то, что я вам сказал. Тогда все будет в порядке, и никто не осмелится вас тронуть. Никаких неприятностей у вас, конечно, не будет, но все же вы должны вести себя осторожно. Прощайте…

Я резко развернулся и вышел из кухни. В синих сумерках блеснул глаз Лины, стоящей под седлом посреди двора, – я вдел ногу в стремя, еще раз оглянулся на светящиеся желтым теплом окна фермы и решительно запрыгнул в седло.

– Сегодня ты должна быть терпеливой, девочка, – сказал я лошади.

Лина удивленно приподняла ухо, всхрапнула и вылетела за ворота.

Когда мы пересекали ручей, я нагнулся, вытащил из седельной сумки основательную флягу с крепким желтым и сделал несколько глотков. Мне не было страшно, но по спине все же полз неприятный холодок. Меня ждала удивительная женщина и – тайна. Я не мог сказать, люблю ли я эту женщину. Я еще не знал, насколько важно для меня прикосновение к тому неведомому, что покоилось в древних подземельях монастыря.

Меня звали ее сумасшедшие глаза, я не мог забыть ее руки. Я должен был найти ответы на вопросы, мучившие меня последнее время; все это переплелось самым причудливым образом, закутав меня в некий кокон, несущийся по течению реки, которую принято называть судьбой. Я не хотел думать об этом, но не думать не мог. Впереди лежала сгущающаяся тьма, моя лошадь неторопливо пробиралась по лесной просеке, я качался в седле, бросив повод, и смотрел, как из-за облаков выползает серебряный серп вечерней луны. Возможно, будь со мной мои друзья, я был бы сейчас совсем другим – собранным, готовым к бою, или, наоборот, деланно беспечным, но я был один и со стороны, верно, казался куклой, бессмысленно таращащейся на небо, поющее серебристым ночным ветром.

Пользуясь темнотой, я обогнул монастырь справа, как велела мне Айрис, и привязал Лину к какой-то коряге в глубокой, заросшей бурьяном лощине. Теперь я должен был миновать огороды – там можно было пройти, прячась за плетнем, и, спустившись к руслу небольшого ручья, ждать ее в кустах на краю сада. Из-за монастырской стены доносилось далекое приглушенное пение, очевидно, братия была погружена в вечернюю молитву. Айрис говорила мне, что сегодня ночью Уннас и его ближние станут пить по случаю религиозного праздника, а пили они, по ее словам, до упаду, засыпая обычно прямо там, в трапезной.

Я внимательно обследовал большую часть своего маршрута в бинокль и не заметил ничего подозрительного. Из обители никто не выходил. Теплый ночной ветер шумел листвой в саду, и кроме него да монотонного воя, раздающегося из молитвенной башни, я не слышал ровным счетом ничего.

Я вернул бинокль в седельную сумку, ласково погладил по шее свою лошадку и, дождавшись, когда луна утонет в призрачно засветившемся облаке, бросился бежать к черной линии плетня. Облака пока благоприятствовали: не дав себе отдышаться, я проскочил вдоль неровного забора и вскоре услышал слабое журчание ручья. Поскальзываясь на влажноватой траве, я спустился в небольшой овражек, наскоро огляделся по сторонам и припустил в сторону сада. Через полминуты я уже лежал под раскидистой яблоней – даже странно, подумал я, монастырь столько лет простоял пустым, а откуда же тут деревья? Не иначе все-таки местные жители сюда наведывались, – и, осторожно переводя дыхание, отвинчивал пробку своей фляжки.

Еще минут десять мои уши терзал заунывный стон молящейся братии. Я лежал, слушая, как бьется сердце, и проклинал всю эту публику, никак не желающую расходиться по койкам. Если бы не праздник, они уже давно бы спали! Уннас, очевидно, держал братию в строгости – впрочем, это вполне объяснялось его целями. Если они с Джардешем затеяли нечто странное – а я был уже уверен, что дело обстоит именно так, – ему требуется абсолютное, слепое повиновение. Никому и в голову не должно прийти усомниться в святости и непогрешимости отца-настоятеля. А то и впрямь демонов перепугаются и испортят им все дело.

Размышляя, я и не заметил, что пение смолкло. Навострив уши, я услышал, как хлопнули где-то тяжелые двери, и ветер донес до меня приглушенные обрывки разговоров. Вероятно, отмолившись, монахи спешили отойти ко сну. Мальчики направо, девочки налево. А может, и нет… я усмехнулся, поймав себя на мысли о том, что в этаких странных монастырях, где женщины живут вместе с мужчинами, следует заводить нечто вроде повивальных заведений. Никогда не поверю, что в уединенной обители не цветет самый банальный блуд в духе припортовых притонов!