— Ты действительно введешь маму с папой в высшее общество? Это возможно? — спросила она, дрожа и зная, что не должна цепляться за такую крошечную надежду.

Тайрел ответил не сразу. Он нетерпеливо поцеловал ее, и Лизи открылась ему, позволив ему делать все, что он хочет. Наконец, когда ей было больно от бушующего огня, который мог погасить только он, Тайрел отстранился.

— Если я даю слово, то это сделано. Тебе не нужно беспокоиться о родителях.

Он поцеловал ее снова, на этот раз его рука скользнула под корсет к груди.

Желание боролось с моральной дилеммой, которую она надеялась разрешить. Если ее родителей примут в обществе, разве папа не простит ее? Разве мама не будет счастлива? Даже если она останется в Уиклоу с Тайрелом в качестве его любовницы всего лишь на некоторое время?

— Элизабет! — воскликнул Тайрел.

И это была просьба, потому что он чувствовал: она отдает ему только свое жаждущее тело, а не внимание. Он обхватил ее лицо, и ей пришлось посмотреть в его разгоряченные строгие глаза.

— Ты не бросишь меня, — резко сказал он. — Никогда. Мы справимся с этим вместе.

Лизи почувствовала его мощь; это было больше, чем она могла вынести, к тому же ей совсем не хотелось бросать его. И она подчинилась.

— Я не брошу, — прошептала она, пока он целовал ее заплаканные глаза, путаясь в пуговицах ее платья.

Но ее невысказанные слова отразились эхом.

Тайрел оторвал свои губы от ее губ, и их взгляды встретились; он словно услышал, как Лизи вслух произнесла невысказанную мысль.

Лизи попыталась улыбнуться ему, но у нее не получилось.

Тайрел взял ее на руки и понес в спальню. И теперь, когда он опустил ее на кровать, Лизи раскрыла свои объятия. Их губы сомкнулись, одежда исчезла, он неистово и сильно вошел в нее.

Было похоже, словно часы тикают, и они оба знали об этом.

Тайрел понял, что солнце встает. Его розоватый свет прокрался в темную комнату. Он сидел у камина, обхватив голову руками, пустой стакан стоял на полу у его ног; он был одет только в бриджи. Огонь почти погас, остались только искры, но часы назад, когда он оставил Элизабет, спящую и улыбающуюся во сне, в их кровати, огонь горел в полную силу. Он потер пальцами виски. Боль только усилилась.

Я больше не буду поднимать эту тему. Она заслуживает большего, чем ты можешь ей дать, и я знаю, что ты понимаешь это.

Слова Рэкса преследовали его всю ночь. И, находясь последнюю неделю в «Адаре», он знал, что Рэкс прав. Элизабет заслуживала собственный дом. Она заслуживала мужа, а не любовника, счастья, а не стыда, и, зная ее так хорошо, как он, зная, какая она добрая и искренняя, он хорошо понимал, что сделал.

Я их погубила. Они теперь в немилости. Я бессовестная, Тайрел, я ужасно бессовестная!

Лизи не была эгоисткой! Тайрел рассмеялся, но звук был горьким, и его глаза горели, хотя он сказал себе, что это от дыма из камина. Это он был эгоистом и заставил стать его любовницей, а затем лишил невинности вместо того, чтобы благородно уйти. Он погубил ее. Он вел себя как животное, а не как мужчина.

Тайрел знал, что сейчас слишком поздно что-либо исправлять. Но будь он хотя бы наполовину таким честным, каким считал себя, он бы исправил все. Он мог бы с легкостью купить ей мужа, титул и поместье и все права, которые ей понадобятся.

Вы никогда не причините мне боль, милорд. Я так вас люблю!

Тайрел закрыл лицо руками. Он знал, что не стоит верить заявлениям, сказанным в порыве страсти, но часть его хотела верить этим словам. Она была такой невинной и наивной, и каждый момент, проведенный с ним, причинял ей больше боли, чем она могла догадываться. Но как он мог позволить ей уйти?

И как он мог позволить ей остаться?

Она заслуживала больше, чем место в его кровати. Она заслуживала больше, чем стыд. Она заслуживала его фамилию, но он был обручен с другой, и, пока наследник своего отца, ничего не изменится. Через несколько месяцев он женится на Бланш Хэррингтон, защищая будущее своей семьи. Его обязанность была благом, а не обузой, напомнил он себе. Он всегда хотел этого, и не было причин сомневаться, не было причин чувствовать себя загнанным в клетку. Внезапно он представил себе длинную, унылую и затуманенную дорогу, над которой было мрачное и серое небо — будущее без Элизабет, — и его сердце пронзительно вскрикнуло, предупреждая о боли.

Господи, он думал, что сможет управляться в будущем с женой и любовницей, но его уже поглощало чувство вины, Элизабет уже платила ужасную цену за его похоть и эгоистичную порочность. Он даже боялся представить себе, что сейчас думает или чувствует Бланш. Ни одна из женщин не заслуживала того, чтобы ее путали с другой, — ни одна из них не заслуживала такой жизни.

Тайрел задрожал. Он не хотел этого. Он собирался защищать Элизабет и сделать ее счастливой, а не причинять боль. Было верное и было неверное, и его воспитали, чтобы различать разницу. Элизабет заслуживала большего, чем он мог ей дать. Он должен быть благородным. Он должен позволить ей уйти.

Тайрел вскочил, дрожа.

Он не мог это сделать.

Лето заканчивалось. Прошло три недели, и Лизи сидела за маленьким столиком эпохи Людовика Четырнадцатого в милой гостиной, в которой они часто бывали с Джорджи, не слишком большой, цилиндрической формы. Она пыталась написать письмо родителям. Они два раза ездили в «Адар» на ужины и недавно получили приглашение в Эскетон, где капитан О'Нил, сводный брат Тайрела, проживал сейчас со своей американской женой. Вскоре, подумала Лизи, старые друзья снова начнут приглашать ее мать к себе в дом. Ведь так?

И конечно же отец не был очень зол на нее или разочарован.

Лизи хотела попросить у них прощения и попытаться объяснить, почему выбрала жизнь с Тайрелом, хоть это и было неприлично. Она хотела объяснить, что это был ее единственный шанс и что это не будет длиться вечно. Пока она написала только «Дорогие мама и папа». Затем, наконец, она начала писать:

«Лето было необычайно приятным, с длинными, теплыми, солнечными днями и небольшим дождем. У меня все хорошо, у Нэда и Джорджи тоже. Мы провели большую часть времени в Уиклоу, обычно обедая на лужайках, как на пикнике. Один раз мы ездили в Дублин за покупками. Нэд научился ездить верхом и обожает это. Его отец купил ему валлийского пони с четырьмя белыми носками и звездочкой. Нэд назвал его Уиком, к забаве всех.

Мы очень скучаем и надеемся, что у вас все хорошо.

Ваша преданная дочь, Лизи».

Лизи не беспокоилась о письме, но боялась просить прощения. Она не должна объяснять свой выбор, особенно в письме. Возможно, недавняя буря улеглась. Возможно, с новыми приглашениями ее родители уже простили ее за позор, который она принесла фамилии Фицджеральд. Лизи молилась о своевременном ответе.

Она встала и потянулась. Был воскресный день, поэтому Тайрел был не в Дублине, и она знала, что он занят с главным садовником. Он сказал, что сегодня хочет взять ее на пикник, только они вдвоем, даже без Нэда. И он хотел научить ее ездить верхом. Улыбаясь, она подошла к огромным окнам, выходившим на центральную часть дома, надеясь, что увидит его. От того места, где стояла, Лизи могла видеть часть дороги, озеро и возвышающийся фонтан в середине. Она удивилась, когда увидела, что подъезжает карета.