– Я не совсем понимаю почему. Это, впрочем, не имеет отношения к тому, что я хочу сказать. Мои слова о том, что мы уже не так молоды, – глупый трюизм.

– Я так не подумала, – с улыбкой ответила леди Карбери.

– Или были бы трюизмом, не собирайся я продолжать. – Мистер Брон загнал себя в затруднительное положение и не мог сообразить, как из него выбраться. – Я собирался сказать, что, надеюсь, мы еще не слишком стары для… любви.

Бедный старый дурачок! Чего ради он выставляет себя таким болваном? Это было даже хуже поцелуя – труднее отмахнуться и забыть. Вероятно, здесь автор хроники должен сделать небольшое пояснение: леди Карбери и на миг не подумала, что редактор «Утреннего завтрака» предлагает ей руку и сердце. Она знала (или воображала, будто знает), что пожилые мужчины склонны объясняться в любви и ломать патетическую комедию. Неприличие такого предложения ничуть ее не шокировало. Узнай она, что редактор признался в любви другой даме, она бы охотно включила эту даму в число своих приятельниц, дабы усилить собственное влияние на мистера Брона. Однако в ее планы не входило, чтобы перед ней разыгрывали беззаконную страсть, и она намеревалась это пресечь. Леди Карбери и помыслить не могла, что человек в положении мистера Брона – влиятельный, с большим доходом, полубог, перед которым заискивают и которого страшатся, – пожелает разделить ее невзгоды, безвестность и нищету. В таком поступке был бы пиетет, по ее мнению, мужчинам несвойственный и уж тем более невозможный по отношению к ней. Она так дурно думала о людях в целом, а равно о себе и мистере Броне в частности, что не могла вообразить подобную жертву.

– Мистер Брон, – сказала она, – я не ожидала, что вы воспользуетесь моим доверием, чтобы так мне досаждать.

– Досаждать вам, леди Карбери! Какой своеобразный выбор слов! По долгом размышлении я решил просить вас стать моей женой. Что в случае вашего отказа мне будет… досадно, и более чем досадно, сомнений нет. Что такой досадный для меня исход весьма вероятен, я полностью сознаю. Однако вам, чтобы выйти из положения, довольно просто сказать «нет».

Слово «женой» ошеломило леди Карбери, как удар грома, и разом переменило ее чувства к мистеру Брону. У нее и мысли не возникло, что она способна его полюбить, более того, она была убеждена, что такое невозможно. Если бы ей суждено было влюбиться, ее прельстил бы какой-нибудь красавчик-мот, который тянул бы из нее деньги. Мистер Брон всегда был полезным другом, полезным, потому что знает жизнь. И сейчас он явственно обнаружил полное незнание жизни. Мистер Брон из «Утреннего завтрака» просит ее руки! И в то же время леди Карбери едва не плакала от нежности; она как будто вернулась в далекую юность. Этот человек – и такой человек! – предлагает отдать ей половину своего достояния и взять на себя половину ее тягот! Какой глупец! Но какой ангел! Она всегда видела в нем один лишь холодный разум, разбавленный, быть может, бесстрастными остатками юношеских пороков. Теперь оказалось, что у него есть человеческое сердце, и, более того, это сердце она сумела растопить. Как бесконечно мило! И как мелко!

На предложение следовало ответить, и для леди Карбери естественно было в первую очередь взвесить, что будет лучше для нее самой. Ей не подумалось, что она может полюбить мистера Брона, но подумалось, что мистер Брон может разрешить ее нынешние затруднения. Как полезно будет получить отца для Феликса, и какого отца! Как легка будет литературная карьера с таким мужем! И кто-то говорил, что место главного редактора приносит ему три тысячи фунтов в год. И уж конечно, все достойные внимания потянутся в гостиную миссис Брон. Все это пронеслось у нее в голове за минуту, которую она разрешила себе помедлить. Однако были и другие чувства. Быть может, сильнейшим ее устремлением была любовь к свободе, рожденная тиранией бывшего мужа. Бежав от этой тирании, она подверглась сокрушительному общественному осуждению и еле его пережила. Какое-то время спустя муж вновь взял ее под свою тираническую опеку. Затем наступила свобода. Вместе со свободой пришли так и не сбывшиеся надежды и множество печалей, однако надежды эти не умерли, а память о тирании была свежа по сей день. Но вот минута закончилась, надо было отвечать.

– Мистер Брон, – сказала леди Карбери, – вы меня огорошили. Я ничего подобного не ждала.

Теперь мистер Брон мог говорить, и речь его полилась свободно:

– Леди Карбери, я долго жил холостяком и порою думал, что лучше мне остаться им до конца дней. Всю жизнь я трудился так много, что в юности не имел времени думать о любви. В дальнейшем мои мысли настолько занимала работа, что я не осознавал этой потребности, которую тем не менее чувствовал. Так продолжалось, пока я не вообразил – нет, не что слишком стар для любви, но что другие считают меня таким. Потом я встретил вас. И я сперва сказал себе, быть может не слишком галантно, что вы тоже не так молоды, как прежде. Однако вы сохранили и красоту молодости, и энергию, и что-то от юной свежести сердца. И я вас полюбил. Я говорю совершенно откровенно, рискуя вас рассердить. У меня было много сомнений, прежде чем я решился. Так трудно понять другого человека. Однако я думаю, что понимаю вас, и, если вы согласитесь вручить мне свое счастье, я готов доверить вам свое.

Бедный мистер Брон! Так щедро одаренный талантами, нужными для издания ежедневной газеты, он совершенно не умел читать женский характер, если говорил о свежести ее молодого ума! И любовь воистину его ослепила, коли он убедил себя, что может вверить ей свое счастье.

– Вы оказали мне огромную честь. Я очень польщена! – воскликнула леди Карбери.

– И?

– Как я могу ответить сию минуту? Ничего подобного я не ждала. И, Бог свидетель, для меня это будто сон. Я всегда считала ваше положение едва ли не высочайшим в Англии, а ваше благосостояние – верхом желаний.

– Благосостояние, какое ни на есть, я мечтаю разделить с вами.

– Так вы говорите, но я все еще не могу поверить. И потом, как мне так вдруг узнать свои чувства? Брак, каким я его знала, мистер Брон, был несчастливым. Я много страдала. Я была изранена в каждом суставе, измучена в каждом нерве – истерзана так, что не могла больше выносить пытку. Наконец я