В рулоне, который он привезет тебе, – 36 этюдов, там есть и те, которыми я безнадежно недоволен, но все же посылаю их тебе, чтобы дать хотя бы отдаленное представление о прекрасных сюжетах в сельской местности.

Есть, например, набросок, сделанный с меня самого, нагруженного коробками и палками, на залитой солнцем Тарасконской дороге; есть вид Роны – небо и вода цвета абсента, синий мост и черные фигуры воришек; есть сеятель, место стирки белья и другие, неудачные и неоконченные, особенно большой пейзаж с зарослями кустов.

Что стало с «Воспоминанием о Мауве»? Я больше не слышал о нем и решил, что Терстех сказал тебе что-то неприятное – дал знать, что он ее не возьмет, или еще какую-нибудь гадость. Конечно, в этом случае я не стану расстраиваться.

Сейчас я работаю над таким вот этюдом – лодки, увиденные сверху, с набережной: две лодки сиреневато-розового цвета, вода густо-зеленая, неба нет, трехцветное знамя на мачте. Рабочий с тачкой выгружает песок [ил. на с. 323]. У меня есть и рисунок со всем этим. Получил ли ты три рисунка с видом сада? Рано или поздно их перестанут принимать на почте – формат слишком велик.

Рисунок в тексте письма 660

Боюсь, у меня не будет одной очень красивой модели. Она обещала прийти, а затем, похоже, заработала денег распутством, и у нее есть дела поинтереснее. Необычайная женщина: взгляд как у Делакруа и странный, жалкий наряд. Я терпеливо отношусь ко всему, не видя другого способа справляться с этим, но постоянные неприятности с моделями раздражают. Надеюсь на днях выполнить этюд с олеандрами. Если бы мы писали гладко, как Бугро, люди не стыдились бы и позволяли писать себя; думаю, из-за этого я теряю моделей, ведь люди считают, что это «плохо сделано», а я всего лишь писал картины, ПОЛНЫЕ ЖИВОПИСИ. Приличные шлюхи боятся, что их скомпрометируют, что над их портретом будут смеяться. Есть от чего почти отчаяться, когда знаешь, сколько всего можно сделать, будь у людей больше доброй воли. Я не могу смириться и сказать «зелен виноград», не могу свыкнуться с мыслью, что у меня больше не будет моделей. Словом, нужно проявить терпение и искать новых.

Сестра собирается пожить у тебя, я уверен, что она хорошо отдохнет.

Довольно печальная перспектива – быть вынужденным сказать себе, что моя живопись, возможно, никогда не будет цениться. Если бы она стоила столько, во сколько мне обходится, я бы сказал себе, что никогда не буду беспокоиться о деньгах.

Но в нынешних обстоятельствах деньги, напротив, только поглощаются. Словом, несмотря ни на что, мы обязаны продолжать и стараться как можно сильнее.

Часто мне кажется, что разумнее отправиться к Гогену, а не советовать ему жить здесь – настолько я боюсь, что в конце концов он пожалуется на причиненные неудобства. Удастся ли нам здесь жить собственным домом, сумеем ли свести концы с концами? Ведь это новое испытание. В Бретани мы сможем подсчитать, сколько это стоит, а здесь – здесь я ничего не знаю. Я по-прежнему нахожу жизнь довольно дорогой, и с местными жителями далеко не продвинешься. Здесь нужно будет купить кровати и кое-какую мебель, прибавив к этому расходы на его поездку и выплату его долгов. Это кажется мне неоправданным риском, ведь в Бретани они с Бернаром тратят так мало. Что ж, вскоре нужно будет на что-то решиться, и у меня нет никаких предпочтений. Вопрос звучит просто: где у нас больше шансов устроиться дешево?

Я должен написать сегодня Гогену, спросить, сколько он платит моделям, и узнать, есть ли они у него. Когда ты стареешь, следует отбросить иллюзии и все рассчитать, прежде чем во что-нибудь ввязываться. Будучи моложе, можно верить, что упорная работа покроет твои нужды, но сейчас это кажется сомнительным, чем дальше, тем больше. Я уже говорил об этом Гогену в последнем письме. Если писать, как Бугро, можно надеяться на заработок – но публика никогда не изменится, она любит приятные, гладкие вещи. Обладая же более суровым талантом, не стоит надеяться на плоды своих трудов: большинство тех, кто достаточно умен, чтобы понять и полюбить картины импрессионистов, всегда будут слишком бедны, чтобы купить их. Разве мы с Гогеном станем из-за этого работать меньше? Нет, но нам придется заранее примириться с бедностью и отверженностью. А для начала устроимся там, где жизнь дешевле. Хорошо, если при этом придет успех, хорошо, если у нас когда-нибудь окажется больше денег, чем сейчас.

Самый поразительный для меня персонаж в «Творчестве» Золя – это Бонгран-Юндт[35].

Как верно он говорит: «Несчастные! Думаете, если художник развил свой талант и завоевал себе репутацию, он защищен от всего?»

Напротив: ему отныне запрещено создавать все, что не вполне совершенно. Более того, репутация обязывает его еще больше заботиться о своем таланте, меж тем как шансы на продажу уменьшаются. При малейшем признаке слабости вся свора завистников набрасывается на него и уничтожает и эту репутацию, и веру в него, которую изменчивая и ненадежная публика короткое время питала.

У Карлейля сказано еще сильнее. «Знаете, в Бразилии есть светлячки, такие яркие, что дамы, выходя вечером, прикрепляют их к волосам булавкой. Слава – это прекрасно, но для художника она то же самое, что булавка для этих насекомых.

Вы хотите добиться успеха и блистать; хорошо ли вы понимаете, чего хотите?»

Ну а я ненавижу успех, я страшусь утра после пиршества в честь успеха импрессионистов, и нынешние трудные дни впоследствии будут нам казаться «старым добрым временем».

Что ж, мы с Гогеном должны смотреть вперед, работать, чтобы иметь кров, постель и наконец все необходимое, позволяющее выдержать осаду неуспеха, которая будет длиться столько же, сколько наша жизнь.

Мы должны обосноваться в самом недорогом месте. Тогда у нас будет душевное спокойствие, нужное для того, чтобы производить много, даже если станем продавать мало или совсем ничего.

Но если расходы превысят доходы, не стоит слишком надеяться на то, что все устроится через продажу наших картин. Напротив, мы будем вынуждены избавиться от них по любой цене в неудачное для нас время.

Подытоживаю. Жить почти как монахи или отшельники с главной страстью – работой, отбросить мысли о благополучии. Природа, здешний прекрасный климат – вот преимущества юга. Но думаю, Гоген никогда не откажется от парижской баталии: он принимает это слишком близко к сердцу и больше меня верит в прочный успех. Это не повредит мне; напротив, я, может быть, слишком отчаиваюсь. Пусть он остается с этой иллюзией, но мы будем знать, что ему всегда нужны жилище, хлеб насущный и краски. Вот брешь в его доспехах, вот отчего он входит в долги, хотя заранее ясно, что все это обречено. Придя ему на помощь, мы с тобой сделаем возможной его парижскую победу.