— Плохое лето, — вздохнула Марфа Ивановна.

Катя раздула угли, покрывшиеся уже густым пеплом, бросила туда мох, достала из-за шеста другое лебединое крыло — обтрепанное и закоптелое, помахала над очагом. Белый дым сырым клубком взвился вверх, затеняя луч солнца.

— Пойдемте покажу, где они. — И откинула брезент у входа.

Вышли в безветренный комариный день. Ярко-зеленая равнина в парном мареве убегала к горизонту. В озере нестерпимыми бликами играло солнце. Петя зажмурился, перед глазами поплыли черные круги. Обогнули чум, миновали вандеи, и открылся тандер.

Это удивительное зрелище — почти три тысячи оленей, сбитых в один плотный диск. Сверху стадо, как коралловый остров — сплошное переплетенье прихотливо разветвленных бархатных рогов. Середина его неподвижна, а чем дальше от середины, тем беспокойней животные. Они плотными слоями кружат вокруг центра. Движение нарастает к краю, где несколько сот оленей галопом мчатся по кругу, стараясь вжаться внутрь диска. Они бегут, как заведенные, не сбавляя хода — спасаются от комаров и овода. Со всех сторон они открыты для укусов. Легче всего тем, что в центре. Но и там олени стоят, задрав голову, и не могут ущипнуть ни клочка мха. Так весь долгий полярный день стадо голодает. Только ночью, если посвежеет и пропадут комары, олени могут попастись.

От этого живого диска и доносится кряканье и хрюканье — голоса оленей, отфыркивающихся от комаров и оводов. А металлический стук — потрескиванье бабок в нижних суставах ног. Чем больше усталость, тем громче треск.

Сначала все олени видятся разом. Но постепенно начинаешь различать и рассматривать нескольких отдельно. Вон по самому краю стада летит хор — красавец бык с неправдоподобно роскошной короной на голове. Перед ним меркнут ездовые, поразившие Петю ночью. Ветви рогов сплелись в сложнейший орнамент. Ото лба вперед, почти до конца морды, выдвинулись два широких плоских отростка с округлыми зазубринами по краю. От них к спине — мощные мохнатые стволы, бурно ветвящиеся, изгибающиеся, переплетающиеся и оканчивающиеся широкими лопастями, похожими на короткопалые ладони.

Вслед за хором бежит важенка[16]. Она не отстает. Но если бык — стремительность и сила, то в ее беге все — плавность и грация. Важенка скромней иного захудалого хора — и ростом ниже, и рога без причуд, а красоты в ней не меньше, целомудренной, наивной, спокойной красоты.

Телята все в середине стада. Редко выскочит какой, посмотрит огромными глазами и нырнет обратно.

Иван Павлович давно заметил Петю, но не окликает — пусть посмотрит на оленей, понаблюдает, полюбуется, попривыкнет. Сам когда-то так же стоял, не мог оторваться, с места сойти не мог. Самое красивое животное — олень. Сколько их перевидал, а не привык, не стал равнодушным. Всякий раз точно заново их видишь. И на стадо по-прежнему можно смотреть часами, как на море, на облака, на огонь. Да что Рогов! Оленеводы родятся на нартах, у детей вместо игрушки — олененок, и едят оленя, и одеты в оленя. И все равно видят его красоту.

Иван Павлович любил рассматривать зимнюю одежду хантов и коми, все эти малицы[17], совики, гуси-парки[18], тобоки[19], чижи, кисы...[20] Что ни возьмешь — произведение искусства. Здешние женщины диво как шьют из оленьих шкур. Вырезают из кусочков меха каждая свой узор, собирают в полосы и нашивают на одежду. Такому орнаменту, как у них, только завидовать да любоваться. Научиться нельзя. Для этого надо родиться в тундре и прожить всю жизнь.

Давным-давно спросил как-то Иван Павлович у одной мастерицы, что же значит узор, который она шьет.

— Олений узор, — ответила. — От оленьих рогов взят. Матушка шила, меня научила; бабушка шила, матушку научила. Спокон веку олений узор шьем.

Через всю жизнь проходит этот олений узор. Сразу его узнаешь, на любой одежде, но всегда он разный. Каждая мастерица по-своему шьет его. Нет двух одинаковых оленей, двух одинаковых людей, двух одинаковых жизней, и поэтому всегда разные узоры получаются.

Пока не знаешь, не присмотришься — все узоры одинаковы, все олени на один вид. А поживешь с пастухами, и откроется сокровенное, недоступное беглому взгляду. Откроется, к примеру, что оленеводы среди трехтысячного стада каждого хора, важенку и теленка знают в лицо. Они отличают своих от чужих, где бы их ни встретили. Случалось, смешивались два стада: пять тысяч оленей кружились по тундре. И пастухи разделяли стада и никогда не ошибались, не путали оленей.

А если и заспорят, то в споре помогут сами олени. В стаде они всегда держатся семьями. От важенки не отходят ее дети и внуки. Даже став взрослыми и заимев своих детей, они льнут и ластятся к матери. Иной раз хор с раскидистыми уже рогами тычется мордой в вымя матери, чмокает губами, как в детстве.

Лет пять назад еще отдал Никифор Данилыч в соседнее стадо теленка — возвратил долг пастуху. Пастух умер. На его место пришел молодой. Однажды, повстречавшись со стадом, Никифор Данилыч увидел своего хора, который стал совсем взрослым.

— Хорошего хора я отдал старику.

— Какого хора? — не понял молодой пастух.

— Вот этого хора.

— Это наш хор, он всегда был в стаде, он от нашей важенки.

— Думаешь, я не помню своего хора? — обиделся Никифор Данилыч.

Заспорили и решили, чтоб их рассудили сами важенки. Пастух привел ту, которую считал матерью хора, Никифор Данилыч свою. И олень, который несколько лет не видел мать, бросился к ней, стал ласкаться, радоваться.

В повадках оленей много благородства, мудрости и чистоты. Хор, ставший отцом, трогателен своей заботой о семье. Откопав из-под снега мох или гриб, он не притронется к лакомству, хоть и очень будет голоден. Подзовет важенку или теленка, скормит им.

Удивительна и аккуратность оленей. Питаясь ягелем, они скусывают только верхние молодые побеги, скусывают ловко и чисто, не потревожив корня. Словно знают, что, испортив корень, долго не дождешься, пока он окрепнет и выбросит мягкие лепестки. От этой-то аккуратности пастбища и встречают стада хорошим кормом. Если же корень повредить — больше десятка лет пройдет, пока вновь созреет ягель.

Эту мудрость природы все чаще нарушает человек. Возжаждав дешевого мяса и шкур, он собирает слишком большие стада, слишком много оленей поселяет в тундре. И они уже не