Шешель быстро терял сознание. Он старался рассмотреть сквозь застилавшие глаза вспышки света, где последний противник, и все никак не мог этого сделать. Он не заметил, что опустился на колени, опустил руку на пол, чтобы обрести устойчивость. Ладонь его легла на что-то угловатое. Не сразу он понял, что это пистолет. Уже плохо слушавшиеся его пальцы ухватили рукоятку, сжали ее.

«Какая тяжелая. Не поднять».

Пальцы действовали сами. Мозг уже не справлялся со всей получаемой информацией, не успевал обработать ее и подать приказ всем остальным органам тела.

Он выстрелил наугад. Один раз, другой, третий и еще, и еще. У него кончились патроны, но он еще несколько раз нажал на курок. В ответ раздавались щелчки, но он не слышал их. Он уже ничего не слышал, кроме пульсации крови в ушах. Вспышек от выстрелов он тоже не видел. Они были слишком тусклыми по сравнению с огнями, которые плясали перед его глазами.

Он перестал жать на курок оттого, что пальцы его совсем ослабели, выпустили пистолет, и тот упал, щелкнул еще раз, а дуло его в этот момент было направлено как раз на Шешеля. Ему повезло, что патроны кончились.

С секунду Шешель сидел на коленях, чуть раскачиваясь, а потом стал заваливаться вперед, руки его уже обвисли плетьми вдоль тела. Он ударился о пол лбом так сильно, что и это могло выбить из него дух. Он увидел перед собой оскаленный череп.

«Но как же это могло произойти? Ведь он уткнулся лицом в пол. Глаза его могли видеть лишь доски. Наверное, череп он увидел раньше».

Тот выплыл из темноты на миг до первого выстрела, а потом исчез куда-то.

«Попал! Попал!»

Череп улыбнулся ему. Шешель вдруг подумал, что смотрит в зеркало, и ему стало очень страшно и холодно от этой мысли, а потом мир погрузился в темноту, то ли сознание его помутилось, то ли языки пламени на свечах угасли.

Она провела эту ночь в крайне неудобной кровати и, открыв глаза, почувствовала, что все ее тело ломит от боли. Впрочем, она почувствовала это еще раньше, когда спала. Сны еще не успели забыться, и она вспомнила какие-то застенки, в которые ее заточили, каменные заплесневевшие стены. Огонь факелов на стенах освещал налитые кровью глаза склонившегося над ней человека, голову которого закрывал капюшон. Хорошо, что это был только сон. Но где она?

Нос щекотал тяжелый запах благовоний, сдобренный чем-то кисло-сладким, железистым.

Все тело ныло, но особенно шея и поясница, будто вместо позвоночника ей вколотили кол. Стоило шевельнуть головой хоть на миллиметр, движение это сопровождалось тупой болью. Кошмарная ночь еще не закончилась.

Взгляд, продираясь сквозь сумерки, добрался до потолка. Руки были точно связаны, но, попробовав пошевелить ими, Спасаломская убедилась, что пут на них нет, а ощущение скованности получалось оттого, что руки затекли. Через миг ее скрутила боль. Она прогнулась, и тогда ее захлестнула вторая волна боли, куда как мощнее, чем первая. Кровь стала возвращаться в руки и ноги. На лбу выступила испарина. Чтобы не закричать, Спасаломская закусила губу, но стон все равно не удержала. Она чуть не потеряла сознание. Похоже, все, что казалось ей кошмарными сновидениями, оказалось реальностью.

Она вспомнила, как выбралась из авто у парадного входа в свой дом, услышала позади себя торопливые шаги, подумав, что, вероятно, это один из поклонников поджидал ее, чтобы попросить автограф, но обернуться на этот звук так и не успела, потому что нос и рот ей заткнули тряпкой, пропитанной хлороформом. Она попыталась сопротивляться, дернулась, но делала это вяло, потому что сознание ее с каждой секундой все дальше уплывало от тела, а она все никак не могла остановить его, глаза закатывались, теряя из вида окружающий ее мир и начиная видеть то, что спрятано под опущенными веками.

Тогда она не успела испугаться, потому что так и не поняла, что с ней произошло. Страх пришел сейчас. Она догадалась, что оказалась в руках у похитителей. Не связали они ее, наверное, оттого, что бросили ее в запертой комнате с крепкими стенами и окнами, закрытыми решетками, и не боялись, что она убежит, как только ослабнет воздействие хлороформа.

Что, если закричать? Может, кто ее услышит. Но наверняка ее увезли далеко от города. Людей вокруг нет. Как в тайге. Закричишь — похитителей накличешь. Пусть думают, что она еще спит. Хоть бы не подсматривали за ней в щель.

Спасаломская попробовала встать на ноги, но они плохо держали ее. Она боялась, что, когда выпрямится, голова ее закружится и она непременно упадет. Пришлось передвигаться на четвереньках, при этом, как она ни старалась, лицо ее постоянно опускалось вниз, точно глаза хотели что-то найти на полу.

Взгляд наткнулся на светящийся рисунок, выполненный фосфорной краской. Линии, письмена. Она чуть подняла голову, чтобы обозреть сразу весь рисунок, но не удовлетворилась этим и постаралась, пока есть еще силы, существенно расширить свои горизонты. Нужно было определить, куда ползти дальше.

Дверной проем загораживала, как ей показалось поначалу, куча тряпья. Из нее торчали две ноги в дорогих, но грязных ботинках. Человек. Может, его тоже усыпили хлороформом, но попозже, чем Спасаломскую, вот он и не пришел еще в себя. Более серьезные подозрения не возникали у нее, пока она не поняла, что ползет по чему-то липкому, будто на полу разлили банку с вареньем.

Она опять опустила вниз взгляд. От пола несло этим противным кисловатым запахом с металлическим привкусом, который она почувствовала сразу же, как только очнулась. К ужасу своему, она догадалась, что это не варенье, а кровь. Тут ее руки, как назло, стали разъезжаться в стороны, и она, вместо того чтобы бежать без оглядки подальше от страшного места, побыстрее выбираясь из кровавой лужи, напротив уткнулась в нее щекой и вся вымазалась.

«Нет. Этого не может быть. Она сейчас проснется. Все окажется сном. Сном».

Она заплакала, мгновенно обессилев. Слезы, прочертив на щеках полоски, стали смешиваться с кровью, растворяя ее. Желудок ее забился в конвульсиях, таких же болезненных, в каких несколько минут назад билось тело, выгоняя прочь остатки непереваренной пищи. По подбородку потекла противная кисловатая слизь.

Спасаломская вскочила на ноги, шагнула в сторону, но лужу переступила только со второго шага, прижалась спиной к стене и зарыдала еще сильнее. Она бы спрятала лицо в ладонях, но те были слишком измазаны кровью, как, впрочем, и все на ней. Платье придется выбросить. Даже если оно отстирается, Спасаломская не сможет его носить, потому что всегда, надев его, будет вспоминать эту комнату и кровавую лужу на полу. Кровавые следы тянулись следом за ней.

Желудок успокоился, только опустев окончательно.

Спасаломская попробовала вытереть ладони о платье. Все равно они остались липкими. Вскоре остатки крови высохли, превратились в тонкую корку, которая быстро потрескалась, стала шелушиться, как старая больная кожа. Такая же корка стянула кожу на лице.

«Только бы на зеркало не наткнуться».