Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Охране попадет, — злорадно произнес Новаковский. — Есть тут такие, — добавил он, обращаясь ко мне, — жалобы хотят подать прямо правительству. Заранее знают, где оно бывает: в Большом театре или у нас, всегда стараются проскочить через охрану».
Так или иначе, челобитные были приняты. Но только челобитчики скрылись в толпе, их немедленно задержали для выяснения личности.
Наутро я узнал из газет, кто была прекрасная женщина, которую столь неохотно выпускал из своих объятий Кириченко (я его вполне понимаю). Это и была Лири Белишова, член Политбюро Албанской партии Труда, находившаяся с дружественным визитом в СССР и приглашенная на открытие ВДНХ. Она была на трибуне во время официальной церемонии. Быть может, гнев Энвера Ходжи на Лири Белишоову, приведший к ее гибели, объяснялся не только политическими причинами. С какой, собственно, стати, глава независимого государства и лидер героической партии Труда должен спокойно выносить, как какой-то Кириченко нахально обнимает на людях его ближайшего политического соратника? Да, ведь Энвер Ходжа, бывая в Москве, мог знать и то, что каждый банкетный зал правительства состоит не только из основного помещения, но также оборудован уютными комнатами для отдыха. И кто знает, как мог Кириченко злоупотребить политическим доверием Лири Белишовой...
Так или иначе, но политическая карьера самого Кириченко продолжалась после этого недолго. Он канул в политическое небытие, удаленный в провинцию, откуда уже никогда не появлялся.
Бессонная неделя, нервозность и напряжение не прошли даром. Жора просто отсыпался, а я испытал серьезный срыв, который привел меня к началу глубокого внутреннего переворота. Я лежал в постели один. Все близкие уехали на лето из Москвы. Я не испытывал никакой боли, но и не мог встать, и не хотел выходить на улицу. Чтобы отвлечься, я снял с полки «Анну Каренину», которую читал когда-то в школьные годы. Взял просто так, быть может потому, что книга стояла на полке прямо передо мной. Нехотя заставил себя вчитаться, и вдруг поймал себя на мысли, что сцены с Левиным, которые я когда-то при первом чтении пропускал, стали для меня центральными, а вся линия Анны вызывала тяжелое раздражение. Дочитав Анну Каренину, я взялся перечитывать «Войну и мир», увидев там многое, чего раньше не замечал и не понимал. Во мне наметился резкий душевный перелом. Я вдруг нащупал в своей жизни новую точку опоры, которую судорожно искал, вынужденный блуждать в мире кафкианских Главных павильонов, «хлопковых полей», Абдурахмановых и Рыликов, Моисеевых и Позиных...
81
ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ
Год за годом, день за днем
Звездным мы горим огнем,
Плачем мы, созвездий дети,
Тянем руки к Андромеде.
Я уехал на месяц в Меленки, и среди прочих книг мне попалась «Туманность Андромеды» известного писателя Ивана Ефремова. Эта социальная утопия меня поразила. Ефремов был человеком очень одаренным, но, только что перечитав
Толстого, я не мог не восстать против явного антигуманизма и ницшеанства Ефремова. Я решил написать ему письмо. Это был мой первый опыт полемики такого рода. Перечитывая черновик письма, я поражаюсь тем, насколько во мне была сильна анархистская закваска, которую я тогда не осознавал.
«Старые средневековые утопии подчас отпугивают нас оттого, что, во-первых, в них подавлялась свобода личности, а, во-вторых, подавленные невежеством своего времени, авторы не имели понятия о величайшей радости жизни — радости творчества. Близки к вам Кропоткин, Реклю, Беллами, но они были, если не сказать, врагами научно-технического прогресса, то уж во всяком случае не понимали путей его развития, полагая, что он может осуществляться свободными общинами. Но и они уже бросили вызов дифференциации труда, как отупляющей человеческое сознание, превращающей его в придаток машины. Они мечтали о духовно могучем, разносторонне развитом человеке.
Ваша же утопия является синтезом стремлений и мечтаний наиболее духовно развитой части нашего общества, которая знает, что если только нашу планету не постигнет катастрофа, подобная той, которая постигла Зирду, какие бы трудности, какие бы извилистые дороги ни вели в будущее, научно-технический прогресс является неотъемлемой частью нашей цивилизации, а он неизбежно требует максимальной централизации экономики, правда, со всеми вытекающими отсюда опасностями.
Не могу сказать, что я полностью согласен со всеми Вашими положениями. Кое-что мне не ясно.
Прежде всего, я не думаю, что воспитание ребенка в коллективе, пусть даже в самом идеальном случае, не отразится на его эмоциональном развитии отрицательным образом. Ослабление, вернее, унитожение родительской любви и любви к родителям, если бы даже оно и стало возможным, обеднило бы людей и, вероятно, высвободив их духовные силы в другом направлении, внесло бы в отношения между людьми известную сухость. Вспомните, что люди, не имевшие никогда детей, в большинстве случаев более эгоистичны. Я уже не говорю о том, что рассматриваю этот вопрос отвлеченно, ибо воспитание ребенка в «коллективе» в неправильно устроенном обществе привело бы к гибельным результатам.
Во-вторых, неясно, как мыслите Вы отношения между полами. Если я правильно понял Вашу мысль, то Вы видите в будущем свободно объединяющихся мужчин и женщин, причем длительность каждого объединения будет зависеть только от силы взаимной привязанности и ни от чего больше. Если это так, то с этим вполне можно согласиться, так как фактически даже в настоящее время из-за того, что семья по большей части потеряла свой экономический характер, мы, видимо, находимся не меньше, чем на полпути к «эпохе Кольца».
В-третьих, весьма противоречиво Ваше отношение к изобразительному искусству. С одной стороны, Вы говорите о действительно важнейшем долге искусства «развивать эмоциональную сторону человека», говорите о «предварительной настройке — музыкой, красками, формой», приводите великолепное, более того — грандиозное описание музыкальноживописной композиции «Синей симфонии», а с другой стороны, пишете, что «...быть выраженным отвлеченно искусство не может, кроме музыки...» Это крайне противоречиво. Описание симфонии, как Вы ее даете, является мечтой поколений художников-абстракционистов, которые стремятся к динамизации цветовых отношений.
Достаточно вспомнить существование в России общества супрематистов во главе с Малевичем. Разве не дают эмоциональную настройку строгие, но изящные композиции Мондриана, которые вносят в ощущение зрителя высокое и благородное чувство гармонии? Недаром Мондриана называют отцом современной архитектуры. Буйные краски на полотнах Кандинского не вызывают разве неодолимого движения и стремления в бесконечность? А загадочно-волшебные и детски наивные, бесконечные в своем многообразии работы Пауля Клее?
А если взять отвлеченную скульптуру, то мы увидим, как Архипенко, Габо, Бранкузи