– Как насчет прогулки, сэр?

– Ну ладно, пойдем.

Я не совсем высказал то, что хотел, но какой-то желчный комок умудрился выскочить, и это, наверно, пошло мне на пользу. Осталось лишь общее ощущение отчаяния, тщетности, безнадежности, одновременно вселенской и личной. Оно возникло при виде бежавшего трусцой еврея и достигло кульминации при воспоминании о девочке в туалете. Ох, ладно, я действительно идиот.

Мы вышли на прогулку, шагая по тропинкам, где никого не было. Вот что я скажу о своих коллегах-колонистах: возможно, они абсолютно безумны, но также весьма серьезно относятся к работе – целыми днями прячутся в мастерских и кабинетах.

По пути среди зеленых деревьев я почувствовал приближение сахарной атаки – спиртное взбаламутило кровь, – поэтому мы сели на упавший ствол дерева, чтобы я собрался с силами. Несмотря на сахар, лес и свежий воздух несколько облегчили душу, и я сказал:

– Вот как обстоит дело, Дживс. Главное в жизни – ничего не хотеть. Желание причиняет боль. Я прочел это на пачке чая… Когда чего-нибудь хочешь, приходится думать, что за это придется отдать. Только так можно прожить хорошую жизнь.

– Кажется, мудрый подход, сэр.

– Если я хочу любви Авы, то должен подумать о том, чтобы дать ей любовь. Вот на что я могу рассчитывать. А не наоборот.

– Очень хорошо, сэр.

– Я вам ничего не рассказывал, Дживс, но прошлой ночью мы с Авой… ну, сблизились.

– Рад за вас, сэр.

– Вы не считаете, что с моей стороны дурно говорить об этом?

– Нет, сэр.

– Ну, раз уж я признался, позвольте спросить у вас кое-что, как младший у старшего?

– Да, сэр.

– Вы замечали, что женщинам нравится, когда с ними грубо обращаются в спальне?

– Очень хорошо, сэр.

– «Очень хорошо, сэр» – не ответ на вопрос, Дживс!

– Да, сэр.

– Ладно, вы меня переупрямили. Простите, что поставил вас в неловкое положение, Дживс. Сегодня я просто комок нервов, и меня тревожит собственная манера заниматься любовью. Я не всегда слишком нежен. Фактически слегка склонен к насилию. Но атакую женщину, чтобы доставить ей удовольствие… По-моему, получается, что им хочется растления, как любому другому, и я могу это понять. Им нравится, чтоб их целовали, лизали, но это обычно прелюдия к растлению. Сильвия Плат[86]говорила, что каждая женщина любит фашиста, наступившего сапогом ей на горло. Трудно хорошо к себе относиться, когда ты играешь роль фашиста, если вы меня понимаете.

– Да, сэр.

– Кроме того, я исследовал область носа. Целовал его несколько раз. Как говорят: «Один раз – философ, два – извращенец». А если ты что-то сделал три раза или тысячу? Становишься извращенцем-философом вроде царя-философа?

– Не знаю, сэр.

– Я не возражаю против того, чтобы называться извращенцем-философом, хотя царь-философ, конечно, лучше.

– Согласен, сэр. Царь-философ гораздо предпочтительнее.

– Ну, сахар, кажется, стабилизировался, Дживс. Вернемся в особняк.

– Да, сэр.

Почти пришло время выпивки перед ужином, но я, охваченный новой волной тошноты, лег и пропустил ужин. Действительно, похмелье на весь день. Дживс сам пошел подзаправиться, и около восьми часов раздался стук в мою дверь. На миг я радостно подумал, что Ава вернулась пораньше, приподнялся на локте и крикнул:

– Входите, входите!

Это был Тинкл. Он вошел в комнату и, увидев меня, лежавшего в постели, спросил:

– Как ты?

– Все еще плохо после вчерашнего, если можешь поверить.

– Здорово тебя зашибло, – заметил он. – Я могу чем-то помочь?

– Да нет, все в порядке… Спасибо, что спросил. А ты как?

– Отлично. Хорошо пописал, теперь мы с командором направляемся ко мне в комнату виски пить, но ты, вижу, не в форме.

– Соблазнительно… Хотелось бы полететь с другой миссией от Федерации… Может, завтра?

– Конечно.

– Что слышно нового? Насчет скандала с тапочками ничего?

– Ничего, – подтвердил он. – Все тихо, спокойно. Ни пожаров, ни краж.

– Ну, желаю вам с командором хорошо провести время. Доложи ему, что сержант в больничном отсеке, завтра будет готов к несению службы.

– Ладно, – кивнул Тинкл. – Будь здоров.

Он покинул комнату. Страшно хотелось посидеть с ним, с командором, и, несмотря на дурные предчувствия, я ужасно тосковал по Аве. Странно тосковать по едва знакомому человеку, но я по ней тосковал.

Ничего не ел, только воду пил, что было, возможно, полезно для организма; свернулся в клубочек в постели с Хэмметом, Чандлером, Пауэллом. Они прекрасно заменяли живых людей – такие друзья заменяли их почти всю мою жизнь.

Как правило, я читаю за раз лишь одну книгу, а теперь – довольно редкий случай – читал кусочки и отрывки из всех трех авторов, словно дегустировал разные вина.

Дживс вернулся около десяти. Наверно, был у фонтана с нимфами с кем-нибудь из поваров. Я мысленно отметил, что надо пойти туда с Авой, когда она вернется.

– Как вы себя чувствуете, сэр?

– Честно сказать, Дживс, меня еще тошнит, я чувствую тревогу, страх, нервное напряжение, болезнь.

– Очень жаль, сэр.

– Вдобавок к физическому нездоровью чувствую себя так, будто не выполнил домашнее задание, и это меня угнетает. Впрочем, в душе я всегда это чувствую. Видно, нервная система так и не оправилась после средней школы.

– Попробуйте дыхательные упражнения йоги, сэр.

– Хорошая мысль, Дживс. И помолюсь, пожалуй. Для агностика меня сильно утешает молитва.

– Очень хорошо, сэр.

– Ну, спокойной ночи, Дживс.

– Спокойной ночи, сэр.

– Знаете, Дживс, до нашей с вами встречи я каждый вечер говорил, готовясь ко сну: «Спокойной ночи, жестокий мир». Гораздо приятнее желать спокойной ночи вам.

– Очень рад, сэр.

Потом Дживс заботливо выставил шлепанцы и закрыл дверь. Я еще немного почитал и заснул.

А когда проснулся, довольно рано, в комнату просачивались прелестные лучи света. Настало то самое летнее утро, когда забываешь, что мир стоит на грани экологической катастрофы.

За окном зеленые листья тянулись к солнцу, поворачивались к нему лицом, и я тоже высунулся в окно, подставив лицо под солнце. Все вчерашние унылые, мрачные мысли развеялись, тело отлично себя чувствовало. Теперь я так страстно ждал возвращения Авы, что это было почти нестерпимо.