Гостиница «Тайме Плаза» располагалась на пути к ломбарду, туда-то Барретт и заглянул по дороге домой с намерением потратить только что полученные деньги. В холле гостиницы постоянно совершались разнообразные сделки. Он вошел и осмотрелся по сторонам, боясь столкнуться здесь со Старшим.

— Эй, красавчик! А я тебя знаю.

— Не-е, ошибаешься. Ты не можешь меня знать, но это дело поправимое.

— Еще как могу. Я знакома с твоим отцом и с сыном. Никогда тебя здесь не видела, но знаю.

— Послушай, крошка. Я часто здесь появляюсь. Ты меня с кем-то путаешь.

— Ты певец.

— Нуда.

— Если бы ты приходил сюда раньше, я обязательно узнала бы тебя, потому что общаюсь с твоим отцом. Он религиозный человек. И все рассказал мне о тебе.

— Интересно, что?

— М-м… Хм… Нет, я не хочу об этом говорить.

— Может, он и мне о тебе рассказывал?

— Вряд ли.

— Послушай, детка, ты, случайно, не знаешь тех парней с Тринидада, которые все время здесь ошиваются?

— Может, и знаю.

— Я сразу понял, что ты со всеми тут знакома, потому и спросил, — певуче протянул Барретт, понизив голос на одну октаву.

1981 год. Никто еще не слышал слова «крэк». И еще долго не услышат, по меньшей мере года два-три. А тот наркотик, что завезли недавно в Штаты из Ямайки, с Тринидада, с Наветренных и Подветренных островов, называют пока по-разному: бейс-рок, грэвел, роксанне. Вскоре, когда ему подберут подходящее имя, его Колумбийско-Голливудско-Нью-Йоркско-Карибско-Майамская история забудется. Крэк станут считать смертоносным метеоритом, прилетевшим с неизвестной планеты, из гетто под названием Криптонит. В этот переходный период многие еще будут путаться, утверждать, к примеру, что бейс-рок и фрибейс — совершенно разные вещи, а Барретт Руд-младший, хоть и будет везде повторять: «Черт возьми, старик, я, можно сказать, свидетель его появления на свет, я и ребята из Филли практически изобрели этот самый фрибейс!» — не захочет возражать.

Но речь не о химии, не о семантике и не об авторских правах. В любом случае это изобретение Барретта Руда-младшего далеко не первое из тех, за которые он не получил ни похвал, ни гонорара. Сейчас самое главное — выяснить, как называет эту штуку заговорившая с ним женщина и может ли она помочь раздобыть ее.

— Возьмешь меня с собой на вечеринку, крошка?

Вечеринка! Слова прозвучали как «Сезам, откройся!».

— Конечно, возьму. Только покажи, в какую сторону идти.

Порой тебе казалось, что ты превратился в гостя из будущего — когда шел по своему району.

Тротуар вдоль дороги ничуть не изменился. Но хотя ты никогда не взлетал выше, чем в тех незабвенных прыжках за сполдином, твое сознание парило сейчас где-то в заоблачных далях, как выпущенный на волю воздушный шарик, и некогда наизусть заученные трещины под ногами ты уже не узнавал.

В почтовом ящике лежали образцы заявлений для поступления в Йельский университет, о котором было глупо и мечтать, Калифорнийский университет в Беркли, лучший вариант, по мнению Авраама, но не для Дилана, и в Кэмден, — заведение с несколько сомнительной репутацией и при этом единственное место, где он действительно хотел бы учиться. Если мальчик из Говануса замахивается на один из самых дорогих в Америке колледжей, значит, этот ребенок из Бурум-Хилл. Ну или из Бруклин-Хайтс.

Бегущий Краб с ее безумной страстью кубогой нищете могла катиться к чертовой матери.

В любом случае последнюю открытку от нее ты получил черт знает когда.

Чтобы стать студентом одного из престижных колледжей Америки, ты был вынужден работать после уроков весь последний учебный год, а потом еще и целое лето. Но даже добавив к заработанному сэкономленные школьные стипендии и карманные деньги, ты не набрал нужной суммы — тринадцать тысяч долларов за обучение в колледже. За недостающим пришлось обращаться к отцу. Авраам, когда Дилан назвал ему эту цифру, медленно осел на стул и перевел дыхание.

Большие запросы — большие затраты.

Он надевал красный передник и продавал на Монтегю мороженое девочкам из Сент-Энн, с которыми мечтал совсем скоро оказаться в стенах одного колледжа. Не плюй в их вафельные стаканчики за то, что они воротят от тебя нос: сияющему рассвету всегда предшествует непроглядная тьма.

В зимние месяцы посетителей почти не было, в основном мамаши, приходившие, чтобы купить своему чаду на день рождения целую гору мороженого. Дилан постоянно простужался, лакомясь во время уборки остатками, и домой еле плелся — по Генри-стрит до самой Эмити, потом через Корт и Смит. Дин-стрит для него была теперь просто дорогой, он ходил по ней, опустив голову, не желая быть замеченным людьми из прошлого.

Но однажды какой-то долговязый пуэрториканец все же узнал его и окликнул:

— Эй, Дилан!

Он поднял голову и увидел не то Альберто, не то Дейви. Кое-кто, казалось, никогда не уходил из квартала. И не уйдет.

Объяснить им, что не следует с тобой здороваться, потому что ты больше не живешь здесь, ушел в другом направлении, естественно, невозможно. Гораздо проще сказать: «Привет, Альберто! Как дела?» Натянуто улыбнуться или даже хлопнуть бывшего приятеля по ладони.

В последнее время Дилан почти никогда никого не встречал здесь, каждый вечер словно телепортируясь к себе домой. Его расписание было составлено так, что он проходил по этим улицам в тот момент, когда они пустовали.

Однажды за завтраком Авраам сказал:

— Я видел твоего друга Мингуса.

— М-м…

— Он постоянно спрашивает, где ты, удивляется, что ты пропал куда-то.

Все дело было в том, что потребности Мингуса теперь пугали Дилана. Наркотики, темная грязная комната — сейчас все это казалось ему чем-то невозможным, навсегда оставленным позади. Когда его начинала мучить совесть за столь усердное невнимание к лучшему другу — а случалось это почти каждый день, — он напоминал себе, что у Мингуса осталось кольцо.

Подарок Аарона К. Дойли служил своего рода печатью, удостоверявшей то, о чем Дилан больше не отваживался размышлять.

— Мне показалось, Мингус плохо выглядит, — продолжал Авраам. — Когда я поинтересовался, все ли у него в порядке, он только рассмеялся и попросил у меня доллар.

— Ты дал?

— Конечно.

— Значит, и ты попался.

— Что-что?

— Да так, ничего.

Каждый понедельник по дороге домой Дилан клал заработанные за неделю деньги в банк «Индепенденс Сейвингс» на пересечении Корт и Атлантик. В его книжке значилась уже сумма в две тысячи долларов — результат нескольких месяцев наполнения стаканчиков мороженым с разными добавками. К концу лета эта цифра обещала увеличиться вдвое. В этот февральский день, ежась от холода, он шел вдоль облепленного почерневшим снегом тротуарного бордюра по Атлантик — в расстегнутой куртке, как обычно без шапки, с покрасневшими на ветру ушами.