Вот этому генералу Кречетникову императрица и поручила подавить бунт гайдамаков, поскольку конфедераты в панике бежали от казаков. Повстанцы получили от русского командования предложение о совместном нападении на Могилёв. Гайдамаки расположились поблизости от русского лагеря. Вечером 6 июня 1768 г. Кречетников пригласил к себе на ужин ни о чём не подозревавших Железняка, Гонту и других атаманов и тут же арестовал их. Русские солдаты напали на оставшихся гайдамаков и перехватали большинство из них.

Железняка как русского подданного «варвары московиты» отправили в Сибирь, а Гонту и 800 гайдамаков, родившихся на Правобережье, передали полякам. Просвещённые паны подвергли Гонту квалифицированной казни, которая длилась несколько дней. Там было и снятие кожи, и четвертование, и т. д., что представляет больший интерес для психиатров, занимающихся проблемами садизма, нежели для историков.

Восстание гайдамаков было подавлено, но оно имело неожиданные последствия. Отряд гайдамаков под началом сотника Шило захватил местечко Балта на турецко-польской границе. Границей была мелкая речка Кодыма, которая отделяла Балту от турецкой деревни Галта. Шило погостил 4 дня в Балте, вырезал всех поляков и евреев и отправился восвояси. Однако евреи и турки из Галты ворвались в Балту и в отместку начали громить православное население. Услышав об этом, Шило вернулся и начал громить Галту. После двухдневной разборки турки и гайдамаки помирились и даже договорились вернуть всё, что казаки награбили в Галте, а турки — в Балте. И самое интересное, что большую часть вернули. Всё это могло остаться забавным историческим анекдотом, если бы турецкое правительство не объявило бы гайдамаков регулярными русскими войсками и не потребовало бы очистить от русских войск Подолию, где они воевали с конфедератами.

Любопытно, что саму грамоту Екатерины II после подавления восстания поляки искали четыре года, но найти так и не смогли. Так что участие игумена Мелхиседека в составлении подложной грамоты является лишь не подтверждённой документально версией.

Русское правительство обвинило Мелхиседека в организации бунта, но наказание было необычайно лёгким — его просто перевели в Переяславский монастырь и сделали служащим консистории, то есть церковным чиновником. Понятно, что на Правобережье Мелхиседеку путь был заказан, и он благополучно прожил в России, где и умер в 1809 г. в возрасте 93 лет.

Русские власти, которые в обязательном порядке проводили следствия по бунтам Разина, Пугачёва и т. д., на сей раз отстранились от расследования событий на Правобережье. Так, к примеру, Румянцев велел попросту распустить по домам всех рядовых гайдамаков. Это не может не навести на мысль, что «гайдаматчина» («колиевщина») была провокацией императрицы.

Любопытно, что монах Матронинского монастыря Филостер Самбек ещё в самом начале 1767 г. отправился в Запорожскую Сечь с письмом о помощи, «щоб голота прибула». Но «голота» и пальцем не пошевелила ни в 1767 г., ни в начале 1768 г. А поднялись гайдамаки сразу же после создания Барской конфедерации. Понятно, что в Малороссии ни хлопы, ни казаки толком и не знали, что такое конфедерация.

Но, увы, версия о провокации Екатерины II очень убедительна в смысле выгод, полученных императрицей, но не имеет никаких документальных подтверждений, равно как и «шлиссельбургская нелепа» поручика Мировича.

В ходе восстания несколько сот польских шляхтичей, большинство из которых были сторонниками конфедерации, бежали на Левобережье под защиту русских. Публика была ещё та! 20 августа 1768 г. Румянцев доложил в Петербург: «Староста трехтемировский Щенявский, от давних времён злодей нашим граничным жителям, его отвага не в том только была, что безвинно непрестанные делал грабления, но в одно время захватив двух драгун с форпоста с капралом, и усиловуясь завладеть одним островом, нашей стороне надлежащим, поставил в страх на оном виселицы»[81]. То есть Щенявский вёл малую пограничную войну с Россией, но, услышав о гайдамаках, шкодливый пан прибежал просить защиты. Когда русские войска разогнали повстанцев, Щенявский бежал на Левобережье и в рядах конфедератов стал воевать с русскими. По сему поводу Румянцев запросил императрицу, нельзя ли конфисковать пограничные имения Щенявского.

На мой взгляд, императрица слишком рано отправила генерал-майора Кречетникова ловить Гонту и Железняка. В этом случае история России могла пойти по другому, более благоприятному сценарию.

Кстати, о самом Михаиле Никитиче Кречетникове: он не только поймал вождей гайдамаков, но и захватил под Уманью большой казацкий табор с многочисленным добром, реквизированным казаками у панов и евреев. Однако наш мудрый генерал сего добра не вернул законным владельцам, а отправил за Днепр несколько обозов с ценными трофеями. Надо отдать должное Кречетникову: он не присвоил всё себе, а щедро поделился с вышестоящим начальством, после чего карьера сорокалетнего командира полка резко пошла в гору. Он участвовал в нескольких сражениях, но ни в одном не был командующим, однако к 1790 г. дослужился до звания генерал-аншефа. В основном Кречетников служил губернатором и сколотил огромное состояние. 6 мая 1793 г. Екатерина пожаловала ему графский титул, на радостях Кречетников и помер через три дня.

С началом Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. для защиты от вторжения турок со стороны Молдавии русское командование решило занять две южные польские крепости — Замостье и Каменец-Подольский. Замостье находилось в частном владении у графа А. Замойского, который был женат на сестре короля. Поэтому Репнин частным образом обратился к брату короля обер-камергеру Понятовскому, не может ли король написать партикулярно своему родственнику, чтобы тот не препятствовал русским войскам в занятии Замостья. Но король, вместо того, чтобы ответить частным же образом, собрал министров и объявил им, что русские хотят занять Замостье. В результате Репнину была послана нота, что министерство его величества и республики постановило просить не занимать Замостья.

Репнин эту ноту не принял, заявив, что он не требовал ничего относительно этой крепости, а великому канцлеру коронному Млодзеевскому заметил, что русские войска призваны польским правительством для успокоения страны, так на каком же основании тогда они не получают тех же выгод, что и польские войска? Когда же Репнин попенял королю, зачем тот не сделал различия между поступком «конфедентной откровенности» и «министериальным», то Станислав-Август сказал прямо: «Не сделай я так, ведь вы бы заняли Замостье». Репнин ответил так же прямо, что занятие Замостья необходимо для безопасности Варшавы в случае татарского набега и что таким поступком король не удержит его от занятия крепости: «Я её займу, хотя бы и с огнём».

Многие знатные паны, не вошедшие в Барскую конфедерацию и формально лояльные королю и России, заняли выжидательную позицию по отношению к русско-турецкой войне. Нравится кому или не нравится, но назовём кошку кошкой: польские вельможные паны уже 300 лет в отношениях с Россией надеются не на свои возможности, а на «чужого дядю». В 1768 г. они надеялись на Людовика XV, султана и крымского хана, позже — на Людовика XVI, в 1812 г. — на Наполеона I, в 1863 г. — на Пальмерстона и Наполеона III, в 1920 г. — на тётушку Антанту, в 1939 г. — на Англию и Францию, и, наконец, с начала третьего тысячелетия — на НАТО.