В Ботсване есть поговорка: «Go o ra motho, ga go lelwe» — «Друзья приходят — горе уходит». Доказательство этому можно увидеть в дикой природе, когда слоны оплакивают смерть одного из членов стада. Через какое-то время несколько слонов отделяются и направляются к источнику. Другие уходят искать пропитание. Остаются один-два слона — обычно дочери или юный самец, сын упавшей слонихи, — которые не спешат вернуться к обычной жизни. Но стадо всегда возвращается за ними. Могут все вместе, могут послать одного-двух эмиссаров. Они издают рев «Идем!» и разворачиваются таким образом, чтобы пригласить скорбящего слона присоединиться к ним. В конечном итоге слоны слушаются. Но Гестер и Мора — не сестры. Они просто две африканские слонихи. Мора может не захотеть ее слушать. Стала бы я соглашаться на приглашение совершенно незнакомого человека, который бы просто подошел и предложил пообедать?

Пока Невви на вездеходе отправилась на поиски Гестер, я отсоединила забор от резистора и смотала проволоку, создав таким образом ворота. Дождалась, когда услышу рев двигателя, и увидела мирно следующую за Невви слониху. Она очень любила арбузы, а в вездеходе ее ждал целый арбуз, который мы собирались положить ближе к загону Моры.

Я запрыгнула на вездеход, и мы направились к могиле детеныша, где неподвижно, опустив хобот к земле, стояла поникшая Мора. Невви заглушила мотор, я спрыгнула с вездехода и положила для Гестер арбуз чуть поодаль от Моры. Мы и для Моры привезли угощение, но, в отличие от Гестер, она к своему даже не прикоснулась.

Гестер бивнем проткнула арбуз — сок закапал ей прямо в рот. Потом она хоботом обхватила большую ягоду, сняла ее с бивня-шампура и раздавила челюстями.

Мора не подавала виду, что заметила присутствие Гестер, но я увидела, как напряглась ее спина, когда она услышала хруст арбуза.

— Невви, — негромко сказала я, забираясь на вездеход. — Заводи мотор.

Мора молниеносно развернулась и бросилась на Гестер, качая головой и хлопая ушами, — драчунья, грозовое облако. Гестер взревела и отпрянула, но уступить не пожелала.

— Поехали! — велела я, и Невви развернула вездеход таким образом, чтобы отогнать Гестер до того, как она приблизится к Море.

Слониха даже голову не повернула в нашу сторону, пока мы отгоняли Гестер за проволочное заграждение. Просто стояла у свежей могилы своего детеныша, напоминающей темную плешь посреди травы.

Вся в поту, с бешено колотящимся сердцем, я принялась прилаживать проволоку и подключать клеммы, пока Невви уводила Гестер подальше в африканский вольер. Через несколько секунд она вернулась, я как раз заканчивала работу.

— Ну что? Я же тебя предупреждала, — сказала я.

Воспользовавшись тем, что за Дженной присматривает Грейс, я остановилась у сарая с африканскими слонами, чтобы поговорить с Томасом. Взобралась по винтовой лестнице и не услышала ни звука из комнаты на чердаке. Я начала гадать: увидел ли Томас выкрашенные стены? Достаточно ли этого для того, чтобы вернуть ему душевное равновесие? Я повернула ручку, вошла в комнату и увидела, что одна стена полностью исписана теми же символами, которые я видела вчера, а вторая — наполовину. Томас стоял на стуле и так яростно писал, что, казалось, краска вот-вот загорится. Я почувствовала, что окаменела.

— Томас, нам нужно поговорить, — сказала я.

Он оглянулся через плечо — настолько был поглощен работой, что даже не заметил, как я вошла. Казалось, он нисколько не смущен и не удивлен. Просто разочарован.

— Я готовил тебе сюрприз, — сказал он.

— Какой сюрприз?

Он слез со стула.

— Это называется молекулярная теория консолидации. Уже доказано, что воспоминания находятся в эластичном состоянии, прежде чем посредством химических реакций перекодируются головным мозгом. Нарушишь этот процесс — и можно изменить способ обращения к памяти. Сейчас ученые добиваются успеха только тогда, когда ингибиторы вводятся сразу после потрясения. Но давай предположим, что организм уже пережил травму. А если попробовать вернуться к моменту потрясения, чтобы ввести лекарство? Сможет ли мозг в этом случае забыть травму?

Я растерянно таращилась на мужа.

— Это невозможно.

— Возможно, если научиться перемещаться во времени.

— Что?!

Он закатил глаза.

— Я строю не «ТАРДИС», не машину времени, — ответил Томас. — Это было бы сродни безумию.

— Безумию… — повторила я, и это слово прорвало плотину рыданий.

— Это не буквальное изменение четвертого измерения. Но можно изменить восприятие отдельно взятого индивидуума, чтобы повернуть время вспять. Можно через измененное сознание вернуть его в стрессовую ситуацию и заставить переживать эмоциональную травму столько, сколько понадобится, чтобы подействовало лекарство. А вот что удивит тебя больше всего. Подопытной у нас станет Мора.

Услышав кличку слонихи, я пристально вгляделась в его глаза.

— Мору не трогай!

— Даже если мне удастся ей помочь? Даже если я заставлю ее забыть о смерти детеныша?

Я покачала головой.

— Томас, так не бывает.

— А если бывает? Подумай, какие последствия это будет иметь для людей. Представь, что можно будет помочь ветеранам, страдающим от поствоенного синдрома. Представь, что наш заповедник закрепит за собой звание важного научного центра. Мы могли бы получить деньги от Центра нейроисследований Нью-йоркского университета. А если они согласятся с нами сотрудничать, внимание прессы привлечет инвесторов, что компенсирует то, чего мы лишились, потеряв слоненка. Может быть, и Нобелевскую премию дадут.

Я сглотнула.

— А что позволяет тебе думать, что можно добиться регресса в работе головного мозга?

— Мне сказали, что я смогу.

— Кто сказал?

Он полез в задний карман и достал клочок фирменного бланка заповедника. На нем был написан телефон, который я тут же узнала. Я звонила по нему на прошлой неделе, когда у Гордона не был авторизирован мой платеж.

«Вас приветствует Сити-банк мастеркард».

Под телефоном горячей линии шел перечень анаграмм для слов «Остаток на счету»: «счуте ан котатсо, отт асток утна ечс, ана уоост тксчет». Таких было множество.

Последние слова были так жирно обведены, что бумага начала рваться.

— Видишь? Это код. «Во всем важен учет». — Томас прожигал меня взглядом, как будто объяснял смысл жизни. — Верь не всему, что видишь.

Я подошла к нему, нас разделяли считаные сантиметры.

— Томас, — прошептала я и коснулась ладонью его щеки, — малыш, ты болен.

Он схватился за мою руку, как за спасательный трос. И только тут я поняла, насколько сильно меня колотит.

— Правильно, черт побери! — прошептал он, сжимая мою ладонь так, что я согнулась от боли. — Мне тошнит от того, что ты во мне сомневаешься. — Он наклонился ко мне так близко, что я видела оранжевые круги вокруг зрачков, бьющуюся на виске жилку. — Я стараюсь ради тебя! — заявил он, выделяя каждое слово и выплевывая его мне в лицо.