— Пойдем в Фивы, — сказала она сыну, — повидаем Тиресия, спросим о твоей судьбе.

И вот так мать с сыном за две недели преодолели путь до Фив и встали к провидцу в очередь, что ежеутренне выстраивалась у храма Геры.

— Хоть ты и незряч и потому не способен увидеть моего сына, — пояснила она Тиресию, когда наконец подошел их черед, — поверь на слово: все, кто его видит, ослеплены им. Не бродил еще по земле смертный красивее его.

Нарцисс зарделся до корней золотых волос и замялся в муках смущения.

— Я достаточно осведомлена о богах, — продолжала Лириопа, — и боюсь, что подобная краса может оказаться проклятием, а не благословением. Мир знает, что случилось с Ганимедом, Адонисом, Тифоном, Гиацинтом и всеми остальными юношами, куда менее привлекательными, чем мой сын. Прошу тебя, великий провидец, скажи мне, проживет ли Нарцисс долгую и счастливую жизнь? Его ли мойра — достичь мирной старости?[223] Ты, слепой, видишь все, что незримо для нас. Сообщи мне, молю, судьбу моего любимого сына.

Тиресий вскинул руки и ощупал черты Нарциссова лица.

— Не страшись, — сказал он. — Если не признает себя, Нарцисс проживет долгую и счастливую жизнь.

Лириопа расхохоталась в голос.

— Если не признает себя! — Вот же странный вердикт, какое у него может быть серьезное применение? Как может человек признать сам себя?

Предоставим Лириопе радостно благодарить Тиресия в фиванском храме Геры и пройдем недолгий путь до подножия горы Геликон, где речки и луга близ города Феспии кишели милейшими во всей Греции нимфами. Такие уж они были хорошенькие, что их часто навещал сам Зевс, о чьей падкости до хорошеньких нимф мы уже говорили.

Ореада ЭХО была среди тех нимф не последней по миловидности, однако имелась у нее одна черта характера, из-за которой Зевс и прочие потенциальные ухажеры держались от нее подальше: Эхо была потрясающей болтуньей. Деревенская сплетница, соседка, которой до всего есть дело, и чрезмерно участливая подружка — все три в одной; Эхо попросту не находила управы на собственный язык. Не было ничего зловредного в ее трепотне — более того, Эхо зачастую из кожи вон лезла, заступаясь за друзей, прикрывая их, восхваляя и преподнося в наилучшем свете. Имелось в этом некоторое тщеславие, поскольку у Эхо был приятный голос — и разговорный, и певческий. Как и многие люди, наделенные мелодичной речью, она обожала ею пользоваться. Некоторую защиту ей обеспечивала богиня Афродита, обожавшая пение этой нимфы, а пела Эхо всегда во славу любви. Короче говоря, Эхо была романтиком. Злопыхатели могли называть ее сентиментальной и даже слащавой, слюнявой и сопливой, но в добрых намерениях и чистосердечности отказать ей не посмели бы.

Зевс с удовольствием навещал сестер Эхо, ореад и двоюродных наяд — тайком, а Эхо с радостью была им всем наперсницей и лучшей подружкой. Ее будоражило, что приятельницы и спутницы крутят интрижки с Зевсом — Громовержцем и Царем богов. Эту тайну она бережно прятала в себе.

Гере отлучки Зевса всегда казались подозрительными, но с недавних пор они удлинились. От одного преданного ей зяблика Гера слышала, что муж навещает нижние склоны Геликона, и потому однажды золотым вечером решила добраться туда и попробовать поймать его на неверности. Едва сошла она с колесницы, как, бурля бестолковым лепетом, на нее налетела некая горная нимфа. То была Эхо во всей своей шумной красе.

— Царица Гера!

Гера вскинула брови.

— Мы знакомы?

— О твое величество! — вскричала Эхо, падая на колени. — Как нам всем повезло видеть тебя здесь! Какая же это честь! Да еще и в колеснице! А павлинов можно покормить? Олимпийская богиня — тут! Не упомню, когда последний раз олимпиец снизошел до внимания к нам. Это такая…

— Уж конечно, мой супруг Зевс — постоянный гость этих лесов и вод?

Эхо прекрасно знала, что Зевс — совсем неподалеку, на берегу реки, занят шашнями с одной смазливой речной нимфой. Любовь Эхо к интриге, драме и романтике велела ей выгораживать эту парочку. Сопровождая богиню бурливыми потоками бестолкового трепа, рвавшимися из нее фонтаном, Эхо повела Геру прочь от реки.

— Тут на опушке, повелительница, есть прелестный падуб, я подумываю посвятить его тебе, с твоего позволения… Что, прости? Зевс? Ой нет, я его здесь ни разу не видела.

— Правда? — Гера припечатала Эхо суровым взглядом. — До меня доходили слухи, что он здесь сейчас. Прямо сегодня.

— Нет-нет-нет, моя царица! Нет-нет-нет! На самом деле… слуга муз спустился с Геликона всего полчаса назад — набрать воды из нашего потока, и он специально сказал, что сегодня могучий Зевс в Феспиях, навещает храм, посвященный ему.

— А. Понятно. Что ж, спасибо тебе. — Гера коротко и смущенно кивнула, направилась к своей колеснице и улетела в облака. Сгореть со стыда, когда кто-то видит, как ты гоняешься за собственным мужем.

Эхо поскакала дальше, довольная, что принесла пользу подружке-нимфе и самому Зевсу. Если по-честному, она была бы так же счастлива заступаться и за какую-нибудь любовную парочку простых смертных. Ее радовало упрощать жизнь всем влюбленным, где угодно. Сама она никогда по-настоящему не увлекалась, если не считать увлечения помощью другим в любви, и это увлечение она считала высшей любовью. Таково было ее самоотречение, что ей и в голову не пришло сообщить Зевсу или своей сестре о собственном полезном поступке, а кто-нибудь заинтересованный в награде на ее месте наверняка не упустил бы возможности. Эхо пела, собирая цветочки, и чувствовала, что жизнь нимфы — хороша.

Назавтра Гера, уже вернувшись на олимп, послала за зябликом, нашептавшим ей о Зевсовой неверности.

— Ты мне наврал, — завопила она. — Выставил меня дурой!

Гера схватила зяблика за клюв, тот едва мог дышать, и уже собралась наказать его эдак причудливо и ужасно, что у нас бы навсегда поменялось представление об этих птичках, но тут подружка зяблика заметалась у ушей и над шевелюрой богини и отважно запищала:

— Но, государыня, он сказал тебе правду! Я видела там Царя Зевса своими глазами. Пока ты беседовала с той нимфой Эхо, он возлежал с наядой менее чем в полумиле от тебя. Не веришь мне — бабочки и цапли тебе скажут. Спроси жриц в феспийском храме, когда Зевс последний раз навещал его. Его там три луны уже не видели!

Гера ослабила хватку, и зяблик, успевший налиться чуть ли не пунцовым, вновь задышал — однако грудки у зябликов до сих пор красноватые.

Когда Гера и ее павлинья колесница возникли вновь, Эхо игриво плескалась в ручье. Нимфа с брызгами погребла к берегу поприветствовать богиню, и на пухлом личике ее расплывалась широченная гостеприимная улыбка. Но улыбка радушия быстро сменилась круглым «О» страха: Эхо разглядела ярость на лице богини.