Подумай о том, что твое пальто висит в комнате, да и деньги у тебя в кармане вряд ли найдутся!

— Вы умная женщина, — сказал Баркхаузен, усаживаясь за стол и глядя, как она ставит перед ним чашку. — И энергичная, а я и не догадывался, когда вчера вечером впервые вас увидел.

Их взгляды встретились.

— Ну вообще-то, — поспешно добавил Баркхаузен, — вы и вчера вечером действовали энергично, когда он елозил перед вами на коленках, а вы захлопнули дверь у него перед носом. Небось до утра ему не открыли, а?

При этом наглом намеке щеки Хеты Хеберле слегка зарумянились, выходит, у этой постыдной, отвратительной сцены вчера вечером даже свидетель был, вдобавок такой мерзкий! Но она тотчас овладела собой и сказала:

— Полагаю, вы тоже человек умный, господин Баркхаузен, и мы не станем сейчас говорить о мелочах, а обсудим серьезный вопрос. Полагаю, речь пойдет о сделке?

— Может быть, очень может быть… — торопливо заверил Баркхаузен, невольно оробев от темпа, заданного этой женщиной.

— Итак, — продолжала госпожа Хеберле, — вы желаете купить пару волнистых попугайчиков. Полагаю, чтобы затем отпустить их на волю. Ведь от сидения в клетке попугайчикам проку мало…

Баркхаузен почесал затылок.

— Госпожа Хеберле, насчет попугайчиков вы сложновато завернули. Я человек простой, вы, поди, куда хитрей меня. Надеюсь, вы меня не одурачите.

— А вы меня!

— Боже упаси! Давайте поговорим в открытую, без всяких там попугайчиков и прочего. Скажу вам как на духу, всю правду. У меня поручение от гестапо, точнее, от комиссара Эшериха, если вам это имя что-нибудь говорит…

Хета покачала головой.

— Мне поручено выяснить, где прячется Энно. И все. Почему и зачем — я понятия не имею. А я, надо вам сказать, госпожа Хеберле, человек простой, открытый…

Баркхаузен наклонился к ней; она смотрела ему прямо в глаза, колючие, сверлящие. И простой, открытый человек не выдержал, отвел взгляд.

— Вообще-то поручение меня удивило, госпожа Хеберле, честно вам говорю. Ведь мы с вами знаем, что за человек Энно, ничтожество он, в голове одни только бега да бабы. И за этим Энно охотится гестапо, притом еще и политический отдел, а у них там сплошняком государственная измена и репу долой. Я не понимаю… а вы? — Он с ожиданием воззрился на нее. Взгляды их снова встретились, и снова, как прошлый раз, он не выдержал, отвел глаза.

— Вы продолжайте, господин Баркхаузен, продолжайте, — сказала она. — Я вас слушаю…

— Умная женщина! — кивнул Баркхаузен. — Чертовски умная и энергичная. Когда вчера он елозил на коленках…

— Мы решили говорить только о деле, господин Баркхаузен!

— Ну разумеется! Я ведь честный, по-настоящему открытый немец, и вы, поди, удивляетесь, что я из гестапо. Небось так и думаете. Не-ет, госпожа Хеберле, я не из гестапо, я только иной раз на них работаю. Человеку охота жить, верно? А у меня пятеро ребятишек дома, старшему аккурат тринадцать сравнялось. И всех надо кормить…

— К делу, господин Баркхаузен!

— Не-ет, госпожа Хеберле, я не в гестапо, я человек честный. И когда услыхал, что они ищут моего дружка Энно и даже сулят большое вознаграждение, а я давно знаю Энно и подлинно друг ему, хоть мы иногда и ссорились… вот я и подумал, госпожа Хеберле: глянь-ка, они ищут Энно! Эту мелкую сошку. Коли я его сыщу, подумал я, понимаете, госпожа Хеберле, то смогу, пожалуй, легонько ему намекнуть, чтоб смывался, пока есть время. А комиссару Эшериху я сказал так: «Насчет Энно не беспокойтесь, я вам его доставлю, ведь мы с ним старые друзья». Тут-то я и получил задание и денежки на расходы, а теперь вот сижу перед вами, госпожа Хеберле, а Энно в магазине хозяйничает, и в общем-то все в ажуре…

Некоторое время оба молчали, Баркхаузен выжидательно, госпожа Хеберле задумчиво.

Наконец она сказала:

— Значит, гестапо вы еще не уведомили?

— Конечно нет, с ними мне не к спеху, они ж все дело испортят! — И он тотчас поправился: — Сперва я хотел предупредить старого кореша Энно…

Опять молчание. И опять Хета Хеберле в конце концов спросила:

— Какое же вознаграждение посулило вам гестапо?

— Тыщу марок! Огромные деньжищи за этакую мелкую сошку, согласен, госпожа Хеберле, я и сам обалдел. Но комиссар Эшерих сказал: «Доставьте мне Клуге, и я заплачу вам тыщу марок». Так вот и сказал. И сотню на текущие расходы отвалил, я их уже получил, вдобавок к вознаграждению.

Оба долго сидели в задумчивости.

Потом госпожа Хеберле опять заговорила:

— Про волнистых попугайчиков я давеча не просто так сказала, господин Баркхаузен. Ведь если я заплачу вам тысячу марок…

— Две тыщи, госпожа Хеберле, две тыщи по дружбе. Плюс сотня на расходы…

— Хорошо, даже если я вам заплачу, а вы знаете, у господина Клуге денег нет, и меня с ним ничего не связывает…

— Ну-ну, госпожа Хеберле! Вы же глубоко порядочная женщина! Вы ведь не станете ради такой ничтожной суммы выдавать гестапо друга, который ползал перед вами на коленях? Я же вам сказал, у них чуть что — государственная измена и репу долой! Вы ведь так не поступите, госпожа Хеберле!

Она, конечно, могла бы сказать ему, что он, простой, честный немец, как раз и собирается сделать то, чего ей, глубоко порядочной женщине, делать никак нельзя, а именно продать друга. Но она знала, подобные замечания не имеют смысла, таким людям их не понять.

И она сказала:

— Так вот, если я даже заплачу эти две тысячи марок, кто даст мне гарантию, что волнистые попугайчики не останутся в клетке? — Увидев, как он опять в замешательстве чешет затылок, она тоже решила не стесняться: — Итак, кто даст мне гарантию, что вы, получив от меня две тысячи сто марок, не отправитесь к Эшериху и не возьмете тысячу еще и с него?

— Как кто даст гарантию? Я, госпожа Хеберле, я дам вам гарантию! Клянусь! Я человек простой, открытый и если что обещаю, то слово держу. Вы же видели, я сразу побежал к Энно и предупредил его, рискуя, что он смоется из магазина. И тогда все дельце насмарку.

Хета Хеберле взглянула на него со слабой улыбкой:

— Все это прекрасно, господин Баркхаузен. Но как раз потому, что вы так дружите с Энно, вы поймете, что мне нужна для него полнейшая безопасность. Если я вообще сумею собрать столько денег.

Баркхаузен сделал успокаивающий жест, как бы говоря,