На главных процессах фигурировало от 25 до 40 обвиняемых, каждый процесс длился примерно две недели. Охрана ежедневно возила обвиняемых в суд из Бутырской тюрьмы. Поскольку Политбюро запретило адвокатам присутствовать в зале суда, вопросы подсудимым задавали судьи; также подсудимым разрешили задавать вопросы друг другу. Большинство заявляло о своей невиновности, хотя некоторые бывшие судьи и судебные работники признали вину. За очень редкими исключениями, суд признал подсудимых виновными, из бывших судей – почти всех, в том числе троих из Верховного суда СССР, пятерых из Верховного суда РСФСР и пятерых из Мосгорсуда. На более поздних процессах были осуждены шесть судей Верховного суда Грузинской ССР и двое из Верховного суда УССР.

Судьям, осужденным за получение взяток, стандартно давали 10 лет заключения (независимо от того, признали ли они вину и сотрудничали ли со следствием). Взяткодателям и посредникам по уголовному кодексу полагалось от 2 до 5 лет. Такие сроки получили, вероятно, 275 взяткодателей и посредников. (Оправдательные приговоры взяткодателям выносили редко и, как правило, только в случае преклонного возраста, инвалидности или беременности подсудимых.) Административный отдел ЦК продолжал пристально наблюдать за исходом дел, о чем свидетельствует тот факт, что председатель Верховного суда СССР Волин по завершении процессов немедленно посылал в отдел копии вердиктов112.

Судопроизводство по этим делам в основном следовало обычной процедуре; об этом говорят представление доказательств и свидетелей, попытки стороны обвинения доказать корыстный умысел, предоставление подсудимым возможности отрицать вину, объяснить свои действия и задавать вопросы другим подсудимым, да и сам факт, что слушания продолжались не одну неделю. Однако в некоторых отношениях они носили признаки откровенно политических процессов: особенно примечательны секретность, отсутствие защитников, почти гарантированное осуждение (иногда лишь на основании оговора), использование вынужденных показаний и подчеркивание определенных моральных недостатков подсудимых наряду с их преступлениями. Но все же эти процессы были далеко не так политизированы, как короткие фиктивные суды над «врагами народа» в 1930-х гг. По каждому обвинению шло разбирательство в полном объеме, с заслушиванием показаний обвиняемых и свидетелей. Даже в обвинительных актах против судей верховных судов не говорилось, что обвиняемые намеревались вредить партии или советской власти. Никто на этих процессах не обвинялся в «контрреволюционных» действиях или других преступлениях по статье 58.

Прокуратура заявляла о раскрытии в 1948-1949 гг. гнезд взяточничества в ряде важных судебных учреждений. При рассмотрении дел о взяточничестве в верховных судах обвинители указывали как на преступную деятельность судей, так и на их аморальный облик, подчеркивая (и часто смешивая) сексуальные отклонения, подпольный капиталистический бизнес, зараженность «капиталистическим сознанием» и опасную национальную клановость113. Важно отметить, что ни одно из обвинений не принимало во внимание такие структурные причины, как маленькая зарплата, бюрократическая волокита или ненормальные условия труда. Говорили об участии судебных работников в преступных группах, но не в политических или контрреволюционных заговорах. В этих послевоенных обвинениях судьи-взяточники не назывались иностранными шпионами, предателями или замаскированными «врагами народа». Судя по протоколам процессов и допросов обвиняемых следователями, эти дела, по-видимому, были призваны продемонстрировать, во-первых, профессиональную и моральную нечистоплотность некоторых судей, а во-вторых, тот факт, что опустившиеся судьи якобы создавали опасную обстановку, поощрявшую недостойное поведение их подчиненных. Работники партийных органов и прокуратуры обычно характеризовали взяточничество как естественное следствие всякого рода морального разложения, которое могло заражать и отдельных людей, и целые учреждения114.

Однако такие официальные объяснения взяточничества в верховных судах отвечают на очень немногие вопросы. Лишь приглядевшись пристальнее к необычным условиям в верховных судах, способствовавшим личным контактам и переговорам, можно понять, почему работники этих судов проявляли (иногда) готовность идти на сделки. В одной из предыдущих глав исследовались факторы, которые стимулировали заключение неформальных сделок между просителями и судебными работниками в нижестоящих судах СССР. Рассмотрим теперь мотивирующие факторы, действовавшие в высших судах страны, дабы решить загадку: что же толкало некоторых сотрудников столь важных и находящихся на виду учреждений вступать в незаконные, хоть и выгодные, сделки с гражданами, несмотря на связанный с этим немалый риск?

Следует еще раз подчеркнуть, что мы отнюдь не утверждаем, будто все судьи (или большинство) брали взятки. Никаких доказательств этого, конечно, нет. Мы лишь изучаем причины, по которым те, кто все же занимался подобными делами, поступали так, как поступали.

В 1946-1952 гг. высшие советские суды тонули в жалобах, подаваемых рядовыми гражданами. После решающих изменений 1938 г. в порядке пересмотра приговоров (по закону о судоустройстве) и особенно после войны сотни тысяч людей с воодушевлением принялись подавать заявления о пересмотре приговоров по уголовным делам во все инстанции вплоть до верховных судов РСФСР и СССР. Кроме того, суровые указы о хищениях от 4 июня – и законы об ответственности за другие неполитические преступления – оказали неожиданное воздействие на советское общество и правовую систему. Здесь мы будем говорить отдельно об их последствиях для высших судебных органов эпохи позднего сталинизма.

Если человек желал обжаловать несправедливый, по его мнению, приговор, процесс выглядел следующим образом. С 1930 г. нижнюю ступень судебной лестницы занимали «народные суды»; в каждом районе той или иной области работал по крайней мере один народный суд. Осужденный народным судьей мог незамедлительно просить автоматической отправки дела на кассацию в следующую по старшинству инстанцию – областной суд. При кассационном пересмотре дела проверялось, соблюдена ли нижестоящим судом положенная процедура (а ее часто не соблюдали), и выносился правильный приговор. Кассация, как правило, не требовала пересмотра доказательств по делу и вообще дела по существу. Разбирательство производилось быстро, обычно в течение десяти дней. Кассационные суды редко отменяли решения нижестоящих судов115. Как только жалоба была отклонена кассационным судом, приговор вступал в силу.

Гражданин, по-прежнему не удовлетворенный решением суда, имел право ходатайствовать выше, в республиканский верховный суд, в порядке надзора. Существовало два типа заявлений о пересмотре дела в порядке надзора. Прокуроры подавали заявления в форме протеста. Как правило, они опротестовывали приговоры по причине их чрезмерной мягкости, а не суровости. Нам гораздо важнее второй тип – жалоба в порядке надзора от рядового гражданина. Формально такие жалобы мог подавать любой гражданин (или его родственник, или адвокат), чей приговор был подтвержден кассационным производством в областном суде116. Сотрудники суда, именуемые «юридическими консультантами» (юрисконсультами), первыми проверяли жалобы, решая, отклонить их сразу или передать судье для дальнейшего рассмотрения. По правилам советской юридической процедуры, в результате жалобы в порядке надзора от гражданина судья мог «истребовать» его дело и затем отменить решение нижестоящего суда: оправдать осужденного, смягчить ему приговор либо рекомендовать отправить дело на доследование.