Похожие показания дала и Ф. П. Уманская, арестованная в июне 1948 г. Ее работа как начальника отдела судебного надзора заключалась в надзоре за обработкой «гор жалоб», копившихся в Верховном суде. Поэтому ей было очень удобно заключать «левые» договоренности с недовольными просителями. Юридические консультанты, которые первыми рассматривали жалобы, естественно, в первую же очередь привлекали взяткодателей. Уманская созналась в получении как минимум пятнадцати взяток. Секретарь Солодилова Н. Г. Ивановская точно так же имела прекрасные возможности вести переговоры, строить неформальные отношения и за дополнительную «плату» отыскивать и истребовать дела. Она тоже призналась, что получила много взяток138.

Последствия указа от 4 июня наложили на судебную систему глубокий отпечаток, на который историки не обращают внимания. Даже когда число осужденных, достигнув пика в конце 1947 г., стало уменьшаться, число жалоб во всесоюзный и республиканские верховные суды неуклонно продолжало расти. В 1946-1952 гг. оно ежегодно увеличивалось на десятки тысяч. В июне 1952 г. председатель Верховного суда СССР Волин жаловался в Совет министров, что его сотрудники все еще тонут в жалобах. Если в 1949 г. в Верховный суд СССР были поданы 192 тыс. жалоб, писал Волин, то в 1951 г. эта цифра чудовищно подскочила – до 251 тыс. за один год. Таким образом, количество жалоб, подаваемых гражданами, с 1948 г. (когда оно составляло 135 тыс.) в течение трех лет почти удвоилось139. В конечном счете увеличение объема жалоб по неполитическим делам давало судьям и судебному персоналу больше возможностей для незаконных сделок с жалобщиками в обмен на истребование дел на пересмотр.

Сам процесс обжалования как будто искушал воспользоваться незаконными методами достижения положительного результата. В принципе этот способ сатисфакции демонстрировал похвальную черту советской административной системы: любой гражданин в любой момент мог официально обжаловать в письменном виде неправомерное решение любого органа и ожидать своевременного ответа. Писать жалобу можно было в свободной форме, хотя многие обвиняемые или члены их семей нанимали для этого адвоката. Сроки подачи не ограничивались. В суде просители (или их адвокаты) иногда бросали жалобы в специальный ящик в приемной; такие «ящики для жалоб» стояли даже в вестибюле Верховного суда СССР. Зачастую, однако, жалобщики с раннего утра занимали очередь, надеясь лично встретиться с юрисконсультом, а то и с судьей. (Ушлые адвокаты порой выискивали клиентов среди массы отчаявшихся жалобщиков в очереди на подачу заявлений.) Подобные встречи проводились ежедневно в течение нескольких часов; кто не успевал попасть на прием, мог опустить заявление в ящик или оставить сотруднику суда140.

Эти правила, с одной стороны, символизировали претензию на эгалитаризм в процессе ходатайства – в принципе любой советский человек мог подать жалобу в любое ведомство и рассчитывать на быстрый ответ. С другой стороны, дело портили крайняя обезличенность процесса и потенциальная его тщетность для членов семей обвиняемых141. Раздражающие процедуры и неуверенность в конечном исходе побуждали многих искать помощи любыми способами, включая тайные договоренности142.

Финансовые трудности помогают объяснить, почему работники высших судов, так же как служащие других государственных учреждений, иногда охотно принимали незаконные платежи и подарки. Война поставила многих судей в печальную экономическую ситуацию. В письме, полученном Молотовым 7 августа 1944 г., председатель Верховного суда СССР Голяков сетовал, что в военных условиях материальное положение членов Верховного суда резко ухудшилось143. Как ни удивительно, с финансами у судей в высших судах дело обстояло ненамного лучше, чем в нижестоящих, о которых рассказывалось выше. Большинству судей, работавших в верховных судах страны, платили не слишком много, не давали приличного жилья, особенно до того, как уровень жизни начал потихоньку повышаться в 1948-1949 гг.144 В феврале 1948 г. работник Министерства юстиции жаловался, что средний сотрудник милиции зарабатывает больше некоторых членов Верховного суда СССР (получавших 1 350 руб. в месяц)145. А. Г. Гусев, судья Верховного суда и секретарь его партийной ячейки, писал: «Члены Верховного суда не имеют возможности более или менее прилично одеться и нередко ходят в потрепанных костюмах». Некоторые судьи говорили, что временами им не хватало на еду146.

Если представлялась возможность, работники Верховного суда порой поддавались искушению взять взятку из-за нужды, желания улучшить плохие жилищные условия или получить дополнительный доход147. Судья Верховного суда Шевченко признался, что в течение нескольких лет продавал свои услуги за наличные именно ввиду больших финансовых трудностей148. Он так отчаянно нуждался в деньгах, что подрабатывал носильщиком на железнодорожных вокзалах. Согласно показаниям Шевченко, вернувшись в Москву из эвакуации в 1943 г., он обнаружил, что его квартира серьезно повреждена немецкой зажигательной бомбой. Взятки обеспечивали его необходимыми средствами, чтобы отремонтировать квартиру и свести концы с концами149. Еще две сотрудницы Верховного суда СССР требовали взятки наличными ради покупки на черном рынке лекарств для тяжело больных супругов. Сафроновой, по ее словам, нужен был «канадский пенициллин» для мужа, болевшего воспалением легких. Судья Верховного суда РСФСР Кумехов рассказал на процессе, что одиннадцать его племянников и шестеро двоюродных братьев погибли на войне, а он обязался помогать их вдовам: «Моим тяжелым материальным положением воспользовались всякого рода посредники, уговариватели и толкачи, которые, играя на моей нужде и используя истощенность моего организма, поставили меня на преступный путь, и я совершил ряд преступлений»150.

Жилищные условия судей и сотрудников Верховного суда также бывали весьма плохи, как показывает пример грузинского судьи Л. К. Чичуа, вынужденного проживать в московской гостинице «Европа» (см. главу 4). Фактически около половины судей, назначенных в Верховный суд СССР в 1946 г., не появились там, потому что им негде было жить и не хватало места для работы. Ситуация сложилась настолько вопиющая, что административный отдел ЦК приказал Голякову найти способ заставить новых судей прибыть в Москву и приступить к своим обязанностям151.

Вдобавок условия труда в верховных судах и РСФСР, и СССР способствовали сомнительным контактам между судебными работниками и просителями. Послевоенный дефицит помещений в советских городах не обошел и судебные учреждения. В Верховном суде СССР условия были ужасные. Он даже не имел собственного здания и делил с Прокуратурой СССР бывший купеческий особняк -дом 25 на Пушкинской улице (ныне Большая Дмитровка)152. Когда правительство в 1942 г. вернулось в Москву из эвакуации, Прокуратура СССР, по словам Голякова, попросту самовольно заняла более шести комнат, принадлежавших суду, приведя персонал суда в бешенство153. В июле 1945 г. Голяков с раздражением писал Молотову в Совет министров, что Верховный суд представляет собой шумное, многолюдное, бестолковое сборище судей, сотрудников, адвокатов и просителей, где ни у кого нет достаточно места и возможности соблюдать профессиональную дистанцию154. Такая обстановка весьма благоприятствовала незаконным контактам сотрудников с просителями, которые приходили в суд подавать жалобы. Со своей стороны, Верховный суд РСФСР ютился в ветхом строении вместе с Министерством юстиции РСФСР, занимавшим два средних этажа. По возвращении из эвакуации суд лишился пятого этажа, который тоже отдали министерству155. У суда имелось лишь два небольших зала заседаний; многие слушания проводились в маленьких кабинетах.