– Бегом! – надрывается, хрипит Вторак. – Вперед, разбойники мои! Вперед!

По ушам бьет хлесткий удар. Десятский осекается. Люди не останавливаются. Срабатывает вбитое в подкорку правило: не отставать от брони! Не стоять на месте! Не бросать броню!

– Аааа!!! – Ноги становятся ватными, Василий с трудом их передвигает. Ему кажется, что он почти не движется. На самом деле парень держится вровень с кормовым срезом бронеполза.

Траншеи на склонах высотки оживают, плюются огнем. Венды начинают стрелять на бегу. Не прицельно, только чтоб сорвать злость, хоть так, да досадить степным скотам, заставить их пригнуться, спрятаться, наложить в штаны от страха.

Перед глазами Василия мелькает тень. По воздуху плывет направляющий каток бронеполза. Тяжелый самоход приседает, как будто на скалу налетел. Из башни валит дым. Пушка бронеполза делает последний выстрел и смолкает. Боец успевает упасть на землю и ползет вперед. Земля под Василием ощутимо подрагивает. От лобовой брони бронеполза летят яркие, ослепительно белые брызги.

– Вперед! За Вендию! За Диктатора! – кричит сотник.

Василий приподнимается на четвереньки. Мимо него пробегают бойцы. Рядом, всего в полушаге, проходит бронеход. Парень отшатывается от тяжелых рифленых колес, вскакивает на ноги. Куда бежать?! Воздух густеет от пуль и осколков. Небо затянуто дымом. Жарко, навь побери!

Он добежал, дошел, дотащил себя до подножия холма. Прыгая в траншею, Василий испытывал только чистую, первобытную, звериную ярость, желание душить, резать и убивать, грызть врага зубами. Взгляд вправо. Автомат. Короткая очередь вдоль траншеи. Слева слышно тяжелое дыхание товарищей. Бегом по ходу сообщения. Дорогу преграждает завал. Остановиться. Выглянуть из траншеи – и длинную очередь перед собой на пол-обоймы.

Затвор автомата щелкает и остается в заднем положении. Рука сама лезет в подсумок. Перезарядить оружие. Товарищи тем временем выбираются из окопа, бегут вверх по склону. Трое бойцов установили на бруствере ракетомет. Слышится грозное змеиное шипение. В полусотне шагов от Василия, прямо поверху вражеского окопа, растекается река пламени.

Теперь рывком. Выпрыгнуть из траншеи и будь что будет. Шагов через десять боец поскальзывается на размякшей глине и плюхается лицом в грязь. Ерунда. Вперед. Ползком. На четвереньках. Перебежками. Как раз пламя стихает, его уже можно перепрыгнуть.

Опорный пункт они взяли. Одним рывком, одной сумасшедшей атакой. Уже потом, заново переживая это утро, Василий понял, что это был самый лучший вариант. Если бы полк остановился, если бы люди залегли под вражеским огнем и попятились, пришлось бы идти во вторую атаку. А может быть, и в третью. Если бы они вообще взяли этот проклятый бург.

Полковник не дал людям даже пяти минут на отдых. Только воины поднялись на высотку, только выкурили гранатами последних кайсаков из укрытий, как пришел приказ окапываться. Собирать все тяжелое оружие и устанавливать на южном склоне холма. Четыре сотни заняли оборону на высоте, пять сотен расположились в окопах на крыльях позиции, и три сотни полковник вывел в запас.

Только после того, как бойцы привели в порядок позиции и расчистили стрелковые ячейки, им дали возможность передохнуть. Вендские войска, одним ударом прорвав обе линии вражеской обороны, остановились. Воинам не говорили, почему стоим, а не наступаем, не гонимся за кайсаками. Большие воеводы не считают необходимым делиться своими соображениями с простыми бойцами. Только если это нужно для поддержания боевого духа или в порядке общего осведомления о ситуации на фронте.

– А пожрать не мешает, – заметил Мазур.

Боец сидел на дне окопа, прислонившись спиной к стопке патронных ящиков. В руках он вертел стеклянную банку тушенки, рассматривал тавро на крышке.

– Хорошая мысль. Добрая. – Василий спрыгнул с бруствера и наклонился к своему вещевому мешку.

– Давай, Чудин, доставай, что у тебя есть, накрываем, – предложил Щукарь, пулеметчик, к которому десятский прикрепил Василия и Мазура.

Личностью Щукарь был неприятной, друзей у него не водилось. Не стремились люди сближаться с этим выходцем из нижних концов Новгорода. Трудно сказать, почему Щукарь пошел в армию, не для него это дело. Не может урожденный тать, не ставящий ни во что Правду и людей Правды, пойти служить. Говорят, что в один прекрасный день городовая облава загнала Щукаря с подельниками в тупичок. Почти всех положили, один Щукарь выскользнул и заскочил в попавшийся ему на пути Войсковой приказ. Там пришлось давать клятву, присягать на верность Диктатуре. Другого пути не было, только в руки поджидавших его на улице городовых.

– Раскрывай свой мешок, – нехорошо прищурился Василий, выпрямляясь. Рука потянулась к висевшему на поясе чудскому боевому ножу.

– У тебя сегодня первый бой, Чудин. Тебе и угощать. Ты не бойся, если не хватит, мы вложимся. Верно говорю, Мазур?

– Сначала сжуем твои, а потом каждый свои? – старая, как мир, блатная разводка. Маргиналы, криминалитет, ворье – дно в любом обществе одинаково. Всегда подсознательно чувствуют слабину и впиваются в горло неспособному дать им отпор. – И не называй меня Чудином, Рыбешка, – добавил Василий и сплюнул сквозь зубы.

– Яришься, это хорошо. Я таких знаешь сколько перевидал и переломал? – тать ощерился в кривой ухмылке.

– А где же тебя так сломали, что в ударники попал? – слова Василия попали точно в больное место.

– Ладно, сегодня на равных сидим, – глухо проворчал Щукарь. – Пока на равных, Василий.

Молодой человек молча кивнул и повернулся к своему вещмешку. Дешевые понты старого урки мало его волновали. Будет день, будет пища. В учебной сотне Вася уже сталкивался с такими, и быстро понял, что подонков надо бить сразу, больно и чтоб не встал. Это отребье только силу понимает и уважает.

Перекусить они успели. После сытной тушенки с хлебом, сыром, запитой разогретым в громовом самоваре отваром, Василия потянуло в сон. Разморило на полный желудок. Если еще включить обогрев куртки да устроиться поудобнее на дне траншеи, подложив под зад пустой ящик, прислонившись к обернутому снятым с дохлого кайсака ватником столбу и надвинув на глаза шлем, и не заметишь, как уснешь.

Наступал отходняк. Горячка боя, ярость, безумие атаки остались позади. Когда Василий шел в бой, он не видел вокруг себя смерть. Точнее говоря, не замечал, не обращал внимания на скошенных пулеметами однополчан, горящие вендские бронеползы, не слышал предсмертных воплей наматываемых на гусеницы бойцов и жуткого воя раненых. Сейчас память и чувства размораживались, до Василия начало доходить, что и он мог остаться лежать на грязном, обожженном снегу. И его могла найти стальная стрела смерти, могло срезать осколком, залить напалмом.

Больше всего хотелось хлебнуть горячительного, утопить мозг в спиртном, чтоб ничего не видеть, не чувствовать и не помнить. Жаль, мало ударникам вина перед боем отпустили. Всего один туесок на нос. Выпить или оставить? Вдруг впереди еще хуже будет? Пока Василий размышлял над почти гамлетовским вопросом, в окоп заглянул десятский.