– Да, я хочу еще вина, – сказала я, утопая в сиянии его взгляда.

Он подлил мне еще и сказал:

– Я говорил с твоей матерью сегодня. Впервые так долго. Состояние твоего отца тоже беспокоит ее, но у нее был боевой настрой. И еще она очень любит тебя, Несса.

– Что она тебе сказала? – улыбнулась я.

– Что если я стану причиной твоих слез, то она вздернет меня на самом высоком дереве в вашем саду.

Я рассмеялась, закрыла лицо руками.

– Господи. Я поговорю с ней.

– Я не то чтобы жалуюсь. Это было даже мило.

– Угрожать тебе? Нет, не мило. Ужас какой, – я была и возмущена, и не могла перестать смеяться. Вообще моя мать была ужасно интеллигентной, но, видимо, отныне будет нервничать при виде любого мужчины рядом со мной.

– Я попрошу ее не говорить подобного, – сказала я.

– Не бери в голову. Она просто хочет видеть тебя счастливой.

Я коснулась лица Митчелла, погладила его по щеке.

– А я хочу видеть счастливым тебя.

Это было моим единственным желанием. Черт с ним с Дереком, с моей психикой, с моей работой. На хрен газету, мои статьи, Девлин и Эндрю, мое прошлое и мое будущее. Плевать на то, выдержу я все это, в конце концов, или сойду с ума. Но я должна успеть сделать Митчелла счастливым. Отблагодарить его за все. Я так мало могу дать ему – всего лишь свою любовь, – так неужели не дам хотя бы этого?

– Ты уже сделала меня счастливым, – сказал он.

– О, я уверена, до предела мы еще не дошли.

«Давай, – сказала я себе, – приди в себя, сделай то, что делают все женщины на свиданиях, пофлиртуй, покажи, что ты по-прежнему живая и теплая, а не превратилась в гранит после всего, что увидела».

Я сбросила туфлю и провела голой стопой по его голени под столом. Вверх и вниз, лаская его ногу. Потом наклонилась к нему и призналась, что на мне нет нижнего белья. И что он может убедиться в этом, если даст мне свою руку под столом.

Митчелл наклонился ко мне и прошептал:

– Ты не представляешь, что я сделаю с тобой в гостинице.

В его голосе было столько тепла и желания, любая растаяла бы. Но мне вдруг стало не по себе. Словно иголка вонзилась в еще не зажившую рану. Эту фразу не раз говорил мне Дерек, и сейчас будто он сам пролетел мимо как полуночный призрак.

Но я приказала своим чувствам успокоиться и не предавать меня. Митчелл не имел в виду ничего плохого, животного, страшного.

Он любит меня.

Он не сделает мне больно.

– Поехали? – спросил он, когда мы разделались с ужином и расплатились.

Я кивнула и поднялась на нетвердых ногах.

Я не собиралась отступать, хотя чувствовала такую слабость, будто мне уже сто лет и сегодня последний день мой жизни.

* * *

Восторг маленькой девочки, которая обожает все королевское, бархатное и мраморное, просто затопил меня, когда я увидела наш гостиничный номер.

– Ты с ума сошел? Сколько он стоит?

– Не больше, чем наши воспоминания. Иди сюда, покажи мне себя, – ответил Митчелл, захлопнул дверь и прижал меня к стене. Я шагнула в его объятия, покачиваясь на каблуках.

Он медленно снял с меня плащ, взялся за бретельку платья и стянул ее с моего плеча. То же самое проделал со второй. Расстегнул лифчик и выпустил мои груди наружу. Они уперлась в его ладони, выпрашивая ласки.

– Если бы я только мог съесть тебя целиком, – прошептал он, припадая губами к моим соскам.

Я погрузила пальцы в его волосы и закрыла глаза, думая только о том, как сильно я хочу быть исцеленной. Пусть он излечит меня. Пусть его поцелуи выведут меня на свет из царства стекла и пепла.

Его руки, наигравшись с моей грудью, расстегнули у платья молнию и позволили ему упасть на пол. Я взялась за пуговицы его рубашки и только сейчас заметила, что он сделал еще одну татуировку на шее – чуть ниже иероглифа «завтра» в яремной ямке. На этот раз это было английское слово, всего одно: «tonight» [20]. Краснота еще не сошла по контуру букв, и казалось, что они пылают.

– «Сегодня ночью», – прочитала я вслух. – Что именно?

– Все. Жизнь, счастье, мы. Я больше не хочу гнаться за завтрашним днем. Давай жить сейчас. Пусть все самое лучшее начнется сегодня ночью.

Это было красиво. Просто, глубокомысленно и романтично. В этом словно был весь он.

Митчелл поднял меня на руки, и я обхватила его бедрами, прижимаясь к нему разгоряченным телом. Он отнес меня в постель – огромную и высокую под шифоновым пологом. Опустил на узорчатое покрывало, и я утонула в красном шелке. Полумрак расплескался вокруг нас, теплый и ласковый. Меня трясло от волнения, адреналин бурлил в венах, и кожа горела там, где Митчелл касался меня.

– Я хочу тебя так сильно, что почти не соображаю, – сказал он. – Но если вдруг что-то будет не так, то останови меня. Мы не торопимся на последний поезд, у нас впереди вся жизнь.

– Да, – согласилась я, вцепившись в его плечи так крепко, будто тонула.

Митчелл уложил меня на спину, покрывая такими жаркими поцелуями, что из меня вышибло все дыхание. Пламя тлело в его глазах, желание на грани того, что можно вынести. В его мышцах таилась безумная сила, в его движениях чувствовался опыт, мне казалось, что будь я кем-то другим – и он бы занялся со мной сексом иначе. Горячо и без мозгов.

Но он знал, что у меня было, знал, через что я прошла, и знал, что мне нужно: ласка. Касания легкие, как солнечный свет. Секс, который не напомнит мне о насилии.

Он был нежен, и я боготворила его за это.

Его руки словно подняли меня и унесли в другой мир, где любить можно иначе – без крови под ногтями, без боли в горле, без ощущения, что ты грязь, из грязи родилась и грязью подохнешь. В этом новом мире мужчина не был верховным божеством, а женщина не была его извечной подстилкой, нет, тут были только инь и ян, равносильные, равноправные, перетекающие друг в друга.

– Спасибо, – прошептала я ему, прислоняясь мокрым лбом к его груди.

– За что?

За то, что я теперь не мусор, не подопытный кролик, не секс-игрушка. Не девочка для битья, не жертвенный ягненок, не руины. За то, что спас, поднял из пепла, вытащил со дна омута. За то, что я чувствую себя отогретой, возлюбленной, живой. За то, что мне хочется кричать, плакать от блаженства, заниматься с тобой любовью, растворяться в твоей нежности, жить.

– За все, – проговорила я.

Он убрал волосы с моего лица и прижался губами к моим губам. Возбуждение достигло такого пика, что у меня потемнело в глазах. Простыни сбились в ком. В комнате стало жарко. Рука Митчелла двинулась вниз, и его пальцы заполнили меня, скользнули внутрь. Стон сорвался с его губ.