отравленных вод. Они все чистые, а некоторые даже минерализованные. Правда, есть жёсткая вода, не очень годная для питья, а есть мягкая… — он запнулся. — Почему же вы не искупались в озере на поверхности? Там так много озёр… Было бы разумнее прогуляться по поверхности, а тут… — и опять он запнулся, а потом спросил сурово, — Он продержал вас там со вчерашнего дня?

— Мы с ним путешествовали, но во времени, а как известно, в иных ситуациях время превращается в фикцию… Моя бабушка тоже была когда-то в юности в гостях у подземного владыки. Но вот где же именно она была, того я не знаю. Здешние подземные владыки кому-то очень приглянулись для цели, как я теперь поняла, получения потомства от них… Только в данной ситуации уж как-нибудь без меня пусть обойдётся тот, от кого я точно рожать не буду…

Артур отпрянул, посчитав её речи бредом. Сажая её в прозрачную подземную машину, он поддерживал её. Понимал её неважное состояние, хотя она и пыталась скрыть, стыдясь этого. У него было совсем юное лицо, и он не скрывал мальчишеского любопытства. Несмотря на внешне безупречное поведение всех в этом городе, Нэя чувствовала, что их отношения сложны и не просты, как и всегда в мире людей. И отношение мальчика, подчинённого, к своему суровому шефу поразило её. В лифте она взглянула в его вопрошающие о чём-то глаза, смотрящие с тревогой и, не удержавшись, опять размокла от слёз.

— Вам плохо? — спросил он. — Давайте вернёмся к нашему врачу? Что с вами? — Он участливо тронул её за плечо.

— Мне хо-хо, отлично! — ответила она ему с вызовом. Хотя его-то вины в произошедшем не было, — Мы так славно развлеклись! А ты выполнил свою миссию посланца и проводил меня к своему подземному владыке. Только он не настоящий подземный владыка. Есть подлинный, Чёрный владыка…

Артур вопрошающе-встревоженно таращил синие глаза в пушистых и юных ресницах и ничего не понимал. Нэя засмеялась и положила руки ему на плечи, но зачем, она того не понимала. Он замер.

— Как думаешь, почему меня любят лишь старики и мальчики? — спросила она.

— Разве он старик? И уж, кажется, давно вышел из мальчикового возраста, — Артур облизнул пересохшие от волнения губы, не зная, что ему делать, что отвечать.

— В том-то и дело, что Чёрный Владыка меня как раз не любит. Чёрный Владыка, как и говорила бабушка, умеет только повелительно брать от женщины то, в чём и нуждается, а испытывает ли его избранница ответное чувство, ему всё равно. Да ведь он и знает, что всякая женщина, им избираемая, любит его…

— Кто такой чёрный владыка? Здесь нет никаких владык… какой-то местечковый феодал, так и не сумевший произойти от звериной заготовки в человека, обидел вас когда-то? Мне жаль… если бы я знал, кто он и где живёт, я отшлифовал бы ему его звериную морду… и шеф… Рудольф тоже поступил бы также. Вы только скажите ему, кто и когда вас обидел? У него здесь разветвлённая агентура, и он отомстил бы за ваше былое унижение… я и сам бы мог…

— Былое? Вроде как, я ровесница своей бабушки? Для меня былое это эпоха моей бабушки. Ты воспринимаешь меня как взрослую тётю? Разве я не выгляжу твоей ровесницей? — ведя свою игривую беседу с ним, она отлично понимала своё несоответствие избранной роли опытной чаровницы, потешающейся над наивным юношей.

«Пугало мятое, с закрашенной сединой, с зарёванным лицом стареющей девочки для «кобелиной радости», — она ненавидела себя. Жаль, что пол под ногами и в самом деле не был водой, — бездонной тёмной водой, нырнув в которую, желательно исчезнуть…

— Я хотел сказать… — он в который уже раз растерянно запнулся.

— Ты сказал, «отшлифовать морду»? Морду нельзя уже переделать, на то она и морда, а человеческое лицо трогать нельзя! — тут Нэя засмеялась, войдя вдруг во вкус игры с этим дуралеем и забыв, какая она в данный момент неприбранная, босая и простоволосая, не понимая того, что Артур воспринимает её состояние как ненормальное. Она встала на цыпочки и поцеловала его в шею, поскольку он так и стоял, не препятствуя ей обнимать себя, — Ты же знаешь, где я живу? Вот и приходи ко мне, когда тебе и захочется… А что? Другим можно, а нам с тобой нет? — она ощущала биение его явно человеческого сердца, взволнованность девственного тела, — этот мальчик был чист, не затронут пока даже в собственных мыслях этой, похоже, вселенской порчей, тем, что Рудольф обозначил Эросом, не покусан им, не опробован. А как будет потом?

— Вы не подумайте ничего такого… — пролепетал он. — Я же понимаю вашу подневольность закону этого несправедливого мира, в котором вам не повезло родиться. Я вовсе не считаю местных людей за низко развитых, как иные, но я… Вовсе не испытываю к вам презрения. Вы здесь самая красивая, и глаза у вас почему-то земные, бирюзовые как земное небо… Не плачьте, этот болезненный спазм от воздействия того лекарства… и завтра же вы всё забудете… В какое место он сделал вам укол? — и подземный мальчик пытался задрать рукав платья чуть выше, впрочем, бережным и деликатным движением, чтобы увидеть точку укола в предплечье, но ничего там не обнаружил, — Может, он сделал что-то не так?

— Какой укол? — удивилась она, всё же воспринимая его речь вполне отчётливо. — Ах, укол… Укол был сделан в самое сердце, и оно у меня будто окоченело. Ты не слышишь, как оно бьётся? — Нэя прижала его руку к своей груди, — Нет! Оно точно перестало биться и завтра я умру, так что и забывать будет нечего и некому…

Его рука покорно замерла и не сдвинулась с места. Он боялся вызвать каким-нибудь нечаянным жестом ещё более неадекватную реакцию Нэи, временно сдвинутой. С его точки зрения. А на самом деле она фиксировала происходящее чётким сознанием. Раздвоение ощущений вызывала некая внешняя сила, закрутившая её в себя в том отсеке, а теперь продолжающая тащиться за ней как обрывистая капель за купальщицей, только что вылезшей из воды. Так что ей хотелось встряхнуться и тщательно вытереть всю себя сухой и мягкой тканью…

Она сбросила с себя руку Артура, внезапно перенеся на него ту же ненависть, какую не до конца излила на Рудольфа, мешавшего сделать это своими ласками, которых она столь долго алкала, зачем и заявилась сюда с утра пораньше, а получив, уже не имела сил их принять. Руки Артура повисли вдоль тела, — он и не видел в ней женщину, а лишь