Вне всяких сомнений, создание обладало великой мощью, но обликом напоминало сутулого смертного мужчину. Линии золотого шитья на его бледно-голубых одеяниях складывались в знаки, полные мистических смыслов. Тень от капюшона полностью скрывала лицо Счислителя, и Ариман лишь мельком различил пару запавших глаз среди бездонной черноты.

В одной руке существо держало длинный посох, навершием которому служил птичий череп, обмотанный вываренной кожей и набитый смесями с тошнотворным запахом, как маски чумных докторов Старой Земли. Другая рука, скрытая во множестве складок рясы, имела смутно искаженные очертания; казалось, неестественность ее строения скрывается от глаз.

Счислитель ударил посохом о каменный пол.

Взметнулась пыль. Отголоски, унесшиеся к раззявленным арочным проходам, утихли позже, чем следовало бы. В ответ из коридоров послышались вздохи сожалений, и любопытные зефиры, прилетев в зал, взметнули маленькие смерчи праха.

Легионеры остановились, и создание поочередно осмотрело их, не снимая капюшона. Затем Счислитель кивнул, удовлетворившись тем, что увидел.

Афоргомон выступил вперед и поклонился; Азек даже не предполагал, что ёкай способен на подобный жест покорности.

— Я привел странников, исполненных исключительно сладостной скорби. Их души — бездонные пропасти печали и горечи утраты. Ты заполнишь их чувствами целые крылья своих чертогов.

— Какое вымирание им нужно? — спросило существо. Его омерзительный голос напоминал нечто среднее между хрипом ожившего мертвеца и клокотанием в глотке утопающего.

Ариман помедлил. Создание перед ними явно принадлежало к нерожденным, лжецам и обманщикам по природе своей.

— «Вымирание»?

Счислитель вздохнул.

— На каждую расу, идею, мечту или веру, что пускают корни, приходится миллион других, которые засыхают на лозе. Если они и сохраняются в памяти мира, то лишь в виде отпечатков их праха и костей на скалах.

— Но тут записано все? — уточнил Азек. Запрокинув голову, он взглянул на уходящие ввысь резные строчки. — Прямо на этих стенах, так?

— Здесь перечислено все, что когда-либо сгинуло. По любому корню можно пройти до точки, в которой перерезали нить его жизни.

— Почему тут столько пустых залов? — поинтересовался Толбек, указав на один из огромных арочных проходов. За ним виднелись гладкие стены из необработанного камня.

— Скоро они заполнятся, — пообещало существо. Развернувшись, оно заковыляло к ближайшей нетронутой стене. — Вымирание — не конечный процесс, а вечно текущая река.

Ариман и его соратники последовали за Счислителем, и порывистые пыльные смерчи завертелись вокруг них, словно бдительные псы, охраняющие стадо домашнего скота. Когда ветра обдували хозяина чертогов, его ряса шевелилась так, будто тело под тканью меняло очертания.

— Мы ищем дорогу в прошлое, в некий момент истории Старой Земли, — сказал Азек, пытаясь скрыть отвращение. — Нам сказали, что путь можно найти здесь.

— Все грани времени и пространства суть одно, — медленно кивнув, произнесло создание. — Все они связаны горем, ведь что такое жизнь, если не беспрерывная, непреложная вереница потерь? Таковы нити, что скрепляют бытие.

В прежние годы Ариману захотелось бы поспорить со Счислителем на данную тему, но жестокая печаль воина до сих пор не ослабла, и он не нашел возражений.

Они долго шли по колоссальному залу, пока не добрались до арки со сводом из каменных блоков величиной с «Лендрейдер». За ней уходил вниз коридор, откуда доносился далекий шум бурного потока.

Существо вперило взор в Азека, пылающие глаза под капюшоном расширились, и легионеру почудилось, что этот огонь объял его целиком.

— Покажи мне свои скорби, — приказал Счислитель.

Раньше вершину охраняли два гигантских стража, поставленных здесь древней расой, которая однажды держала Галактику на ладони, но позволила ей соскользнуть. Обломки этих исполинских машин лежали повсюду вокруг тропы, ведущей в прокаленную солнцем горную долину.

Глядя на неровные склоны пика, Лемюэль то и дело замечал разбросанные по ним осколки с плавно изогнутой поверхностью, которые блестели наподобие фарфора или переливчатого терраццо[105]. Когда отряд шел по каменному мосту, взметнувшемуся над глубоким ущельем, Гамон увидел внизу вытянутую головную секцию одного из громадных хранителей.

— Ты был прекрасным творением, — произнес летописец. Даже разбитая на куски, двуногая машина очаровывала его изяществом пропорций и изгибов. — А воины Тысячи Сынов разрушили тебя.

Линзы сужающегося кверху черепа-кабины изящно мерцали лазурью — такой же, что на акварельном пейзаже океанов древней Терры, висевшем на вилле Лемюэля в Мобаи.

— Хоть в чем-то они поступили верно, — заметил Ольгир Виддоусин, обильно харкнув вонючей мокротой с края моста. Плевок пролетел двести метров и шлепнулся точно в центр глаза поверженного великана.

— Серьезно? Даже твоему легиону не чуждо некоторое понимание эстетики. — Гамон показал на декоративные кожаные шнуры, обтягивающие шлем Ольгира, на его пояс и перевязь для меча с бронзовыми вставками, покрытыми резьбой в виде волков. — Уверен, ты способен оценить красоту машины.

— Ее сделали чужаки, — буркнул Виддоусин. — Меня радует, что она мертва.

— По-твоему, если что-то создано ксеносами, то уже не может быть прекрасным?

Кивнув, Ольгир пихнул Лемюэля между лопаток. Толчок, больше похожий на удар, отозвался в руке Гамона жгучими прострелами.

— Йа, ты правильно понял, — сказал фенрисиец. — Давай, лезь дальше.

Летописец потер плечо, воображая, какой синяк появится там после соприкосновения с кулаком Виддоусина. Еще один пункт мучений в длинном списке травм. Нервы в обрубке предплечья зажили скверно, и по ночам Лемюэль просыпался от фантомных болей, хватаясь за отсутствующую кисть. Хотя бы лангеты с ног уже сняли, но лечивший его Ольгир совместил кости немного криво, и они ныли даже при ходьбе по ровным поверхностям.

Подъем на гору обернулся для Гамона особенными страданиями. На каждом шагу раскаленные шипы боли вонзались ему в позвоночник и места, вроде бы никак не связанные с ногами.

Шаркая подошвами, летописец поднимал в сухой воздух облачка мелкой соляной пыли, от которой у него пересохла глотка и дыхание превратилось в череду хрипов. Солнце палило так же беспощадно, как и во время прошлого визита Лемюэля на эту кучу навоза в обличье планеты.

Тогда мир еще не сошел с ума, а Космические Волки и легионеры Тысячи Сынов, связанные узами братства, вместе взбирались на пик. Гамон едва мог поверить, что это случилось считанные годы назад. С тех пор произошло слишком многое, и Галактика преобразилась.