Возвращается Корнелия и усаживается за стол. Возможно, ей стало невмоготу находиться в одной комнате с покойницей.

– Как она могла, – говорит Корнелия. – Я не понимаю, как она… – Оборвав себя на полуслове, она показывает пальцем на детскую головку: – Как ей теперь жить, Нелла? В этом городе с таким лицом?

– Что-нибудь придумаем.

Корнелия в задумчивости потирает лоб.

– Мне хотелось верить, что это господин Меерманс, – признается она. – Лучше бы это был он.

– Почему?

Внятного ответа, судя по всему, нет. Нелла пытается его прочесть по страдальческому лицу служанки. Уж не потому ли, что ребенка от Меерманса она не считала бы таким предательством? Для Корнелии Отто был другом, ее ровней, а Марин своего рода матерью. И вот ее все бросили.

– Я предупреждала его, что до добра это не доведет, – вырывается у Корнелии после долгого молчания. Скрестив руки на груди, она мечется по кухне. Она ведь еще совсем молода. Нелла вспоминает их первую встречу в прихожей, с какой уверенностью в себе и даже самонадеянностью взирала она на юную барышню. Неужели эта истрепанная жизнью женщина, не находящая себе места, та самая розовощекая служанка?

Нелла так и села. Последние слова Корнелии для нее как оплеуха. «Хотя чему я удивляюсь, уж кто-кто, а эта бой-баба никому не позволит исключить себя из разряда посвященных. В отличие от меня».

– Корнелия, так ты… знала?

Та с горечью кивает. Тяжело же ей пришлось: все знать и не иметь возможности вмешаться. И при этом молчать как рыба! Потому что проговориться значило бы вылететь отсюда с позором, снова стать нищебродкой.

– Корнелия, вы с Отто в этом доме десять лет, – говорит Нелла. – И десять лет назад Меерманс женился на Лийк.

Служанка посмотрела на нее непонимающим взглядом.

– Ну да. И что из этого?

Нелла молчит, крепко прижимая к себе девочку. Марин сама ей призналась, что при желании могла выйти замуж за Меерманса, но не захотела стать его женой. Она предпочла свободу и осталась в родных стенах. Тогда Нелла подумала, что речь шла о торговле, о бизнесе, о статусе домоправительницы. Возможно, все это тоже… и Йохан, пойдя ей навстречу, освободил ее от брачных оков. А может, она уже тогда желала быть с Отто? Неужто в свои двадцать два она положила глаз на четырнадцатилетнего парня? Это кажется невероятным.

– Все началось не тогда, – разъясняет Корнелия, прочитав ее мысли. – Только через несколько лет, когда мы уже стали в доме своими, до меня стало что-то долетать. Возня, вздохи, смех. В основном ее. Хозяин, по-моему, ничего не замечал, к тому же он постоянно бывал в отъезде.

– Ты говорила с Отто на эту тему?

Для Корнелии это болезненный вопрос.

– Я его спросила. А как же? Не могла больше терпеть.

– Почему, Корнелия? Ты же любишь всякие секреты.

– Это не то, о чем вы подумали, – огрызнулась та. – Я видела, как вы на него смотрели. – Она потерла скулу. – А мне он был как брат. Он был мой, понимаете? А Марин… – Корнелия сверлит взглядом потолок, словно желая добраться до лежащей наверху покойницы, спрятанной от посторонних глаз. Кем все-таки была для нее Марин? Матерью, подругой, сестрой или сказочным персонажем из темной зоны, из потаенного угла, заросшего паутиной, куда никто не заглядывает.

– Марин просто скучала, – заканчивает свою мысль Корнелия.

– Но…

– Сплошная ложь.

Повисло долгое молчание.

– Я спросила его в лоб, и он сказал, что у них это было всего один раз, – продолжает Корнелия. – Когда хозяин надолго уехал в восточные страны. После этого я с ним месяц не разговаривала. Хозяйку я, конечно, обслуживала, но говорить с ней у меня тоже не было никакого желания. – Она затыкает себе рот, чтобы не разрыдаться. И уже шепотом: – Простите.

– Кажется, Отто говорил, что он не любит плавать в море, – вспоминает Нелла. Служанка насмешливо скривилась. – Как же это произошло?

Бледная от тоски Корнелия начинает говорить своим настоящим голосом, почти гипнотическим, как человек, знающий о чем-то не понаслышке, – это уже не пересказ событий, случившихся в далеком прошлом, и сила этого события захватывает их обеих, даже о Тее забыли на время.

– Ему было шестнадцать. Она подошла к нему сзади на кухне и положила руку на плечо, он обернулся, и она его поцеловала… ну вот. А он даже не знал, что это такое. И они начали целоваться… и уже не могли остановиться. А затем она повела его в погреб… и там… и там все произошло.

Корнелия умолкает. Слышно только, как потрескивает огонь в печи.

– А после она сделала вид, что ничего не было. Опять вся такая святая и недоступная, упокой Господи ее грешную душу. А через полгода все повторилось. Она же могла ему приказывать как хозяйка. У нее была власть над ним. А я его предупреждала. Я говорила: «Отто, держись от нее подальше». Но он меня не послушался. И мало-помалу он стал забирать власть. Ему нравилось, что его хотят. Я ему говорила: «Неужели ты не чувствуешь своей вины?» А он: «Какой еще вины?» – «Ну как же. Наш господин воспитал тебя как сына, а ты вон что вытворяешь». На какое-то время это прекращалось, и все шло своим чередом, а потом… на нее словно что-то находило. Стоят бок о бок в гостиной, вроде как географические карты разглядывают, но я-то слышу, как они шушукаются. И вдруг такая тишина – хоть на руку наматывай.

Она молчит.

– Когда вы сказали мне про ребенка, я попробовала себя убедить, что его отец господин Меерманс. Очень уж не хотелось, чтобы им оказался Отто, потому что… он занимался этим за спиной хозяина, и я знала, что добром это не кончится.

– Он ее любил?

Корнелия вздыхает.

– Честно скажу: не знаю. По-моему, они обменивались любовью. Иногда это шло от нее, иногда от него. Но я всегда ему говорила: «Держись от нее подальше. Это же твоя госпожа». Но когда вы появились у нас в доме, они уже часто встречались.

– А Йохан ни о чем не догадывался? – Нелла вдруг вспомнила слова Джека, брошенные в лицо Отто, перед тем как тот нанес ему удар рыбным ножом: «Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить».

Корнелия пожимает плечами.

– Может, и догадывался. Но он любит сестру. По-настоящему.

У Неллы защипало в глазах.

– Мне нужен был покой в доме, – говорит Корнелия, не замечая Неллиных слез. – Чтобы все оставалось, как когда-то.

Понимая, что с этой мечтой давно пора расстаться, они глядят друг дружке в глаза поверх Теи в коконе из простыни, этого ничего не подозревающего херувима один на один с отважным новым миром.

Им приходится раздеть покойницу и снова облачить во все чистое. Они почти не прикасались к Марин при жизни, а тут без грубого физического контакта не обойтись. Но по крайней мере это положило конец разговорам о болезненных тайнах, о которых поведала Корнелия и которые еще больше омрачили атмосферу в доме.