Наконец мне удалось подкараулить отца девочки возле Министерства юстиции, и он, взмахнув гривой своих темных с проседью волос, объяснил мне:

– Вы должны понять. Она ревнует, так как Ида относится к вам куда лучше, нежели ко мне и к матери. А недавно она сказала прямо, что хотела бы жить с вами, чтобы вы были ее отцом!.. Вы понимаете, моя жена Бог весть что подумала, и мне с трудом удалось убедить ее, чтобы она не возбуждала против вас преследований со стороны закона!..

– Но в моих чувствах к девочке нет ничего дурного!.. – попытался возразить я.

– Да знаю я! – махнул рукою адвокат. – Но поймите же, что это наш ребенок, а не ваш, и что мы имеем прав на него куда больше, чем вы!.. Возьмите ребенка из приюта, в конце концов! Хотите, я вам поспособствую в этом?!.

– Хорошо. Я более не буду вас преследовать.

– Прошу понять нас, – попросил адвокат, встряхнув напоследок своими красивыми волосами. – И не держите зла!..

Той же ночью меня забрали в больницу с сердечным приступом.

Когда я пришел в себя в реанимационной палате, то обнаружил рядом Настузю и доктора, который прилаживал к моей руке капельницу.

– Это, видимо, шовчик, оставшийся с войны, вас потревожил! – объяснил он. – Сердце-то хорошее для ваших лет, а вот голова его мучает изрядно. Надо бы нервы успокоить!..

Я кивнул и попытался улыбнуться старой няньке. Она перехватила мою улыбку своими ночными глазами и вздохнула – мол, что делать, все переживем…

Последующие шесть лет я почти не выбирался из дома. Лишь иногда в кафе "Рамазан", чтобы съесть полдюжины устриц, или на стрельбище.

Старый Лу умер, и лучниками заправлял его сын. Он приветливо мне улыбался и приглашал к мишеням, призывно чернеющим на белом снегу.

– Для вас бесплатно, – соблазнял он. – Как старому клиенту!

Но я более не стрелял из лука, расставаясь с силой в руках и меткостью глаза, и лишь наблюдал за молодыми, как у них все прекрасно получается, как наполнена энергией тетива, как свистят азартом новенькие стрелы…

Как-то я случайно зашел в небольшое кафе на улице Коперника и, заказав чашечку кофе, пролистывал свежие газеты.

– Можно сесть с вами? – услышал я женский голос и механически кивнул ему навстречу.

– Спасибо, – поблагодарила девушка и попросила официанта принести ей нежирный йогурт с овсяными печеньями.

И тут я случайно поднял на нее глаза…

Это была моя Ида… Она была прекрасна, и ее рыжие, огненно-рыжие волосы укрывали худые точеные плечи, а глаза, серьезные и глубокие, смотрели на меня пристально, как бы медленно, но все же что-то узнавая во мне – краешек из далекого прошлого.

– Вы – Ида? – спросил я, внезапно ослабев.

– Да, – ответила она. – А вы?.. Вы, э-э-э, Аджип Сандал?..

И тут она вспомнила. В ее глазах просветлело, брови приподнялись под рыжую челку, она неожиданно схватила меня за руку и поцеловала пальцы.

– Царевна-лягушка?!. – радовалась она.

– Так точно, – отвечал я, пока еще не владея собою, трясясь от радости всеми членами.

– Куда же вы тогда пропали? – спросила девушка. – Я так переживала!..

Я пожал плечами и лишь улыбнулся в ответ.

– Со мною даже случился нервный припадок, и целый год мы жили в Италии!

– Я очень рад видеть вас!

– Ой, да зовите меня на ты! Вы же мне были как отец!.. Надо же, Царевна-лягушка!.. Подумать только!..

– Вы стали такая взрослая!.. Извини, ты стала такая взрослая!..

– А ты ничуть не изменился!..

– Да-да…

– Надеюсь, что теперь мы не потеряем друг друга и ты мне завтра же перескажешь Царевну-лягушку! Договорились?

Я кивнул.

– А теперь мне надо идти!

Ида порылась в своей сумочке и достала из нее ручку, которой чиркнула что-то на салфетке.

– Вот мой телефон.

– Ты по-прежнему живешь с родителями? – спросил я, пряча салфетку в карман.

– Родители погибли в авиакатастрофе четыре года назад, и я живу с опекуншей… Обязательно мне завтра позвони, слышишь!..

Я смотрел ей вслед – стройной и рыжеволосой, и сходил с ума от счастья. Я вновь обрел мою Иду, мою маленькую Иду с алыми губками и теплыми ладошками!..

Я стал встречаться с ней каждый день. Она училась на первом курсе университета и, сбегая после занятий по мраморным ступенькам, сочно целовала меня в щеку, брала под руку, и мы шли куда-нибудь обедать.

Потом мы шли в кино и шептались в темноте про всякие глупости, жуя попкорн и запивая его лимонадом.

Каждый день Ида просила меня рассказать ей Царевну-лягушку, и я покорно повторял русскую сказку, придумывая все новые и новые подробности.

– Вот видишь, – радовалась девушка. – Ты еще что-то вспомнил!

– Может быть, – предлагал я, – может быть, тебе рассказать другую сказку?

– Мне нравится эта…

Иногда я покупал Иде красивые вещицы. Например, я подарил ей браслетку с камушками. Впрочем, она не поняла, что браслетка золотая и что каменья, вправленные в золото, самые настоящие изумруды. Она нацепила подарок на тонкую кисть своей руки, покрутила запросто, как бижутерией, блеснула в металле солнцем и сказала:

– Ты настоящий джентльмен!..

А как-то вечером, когда мы сидели в ресторане и шумно смеялись над какой-то глупостью, я вдруг услышал сзади:

– Вот старый кретин! Девчонке, поди, еще и шестнадцати нет, а он седой бородой ее нежные щеки корябает и думает, что ему тоже шестнадцать!..

Словно хлыстом по спине, прошлись эти слова по моим ушам! Я осекся на полуслове и весь как-то обмяк сразу и обвис лишней кожей.

Ида тоже расслышала брошенную грубость, но продолжала улыбаться, хотя глаза ее смотрели в мои и уже мучились моей болью.

– Пойдем отсюда! – предложила она, тут же встала из-за стола, бросила на скатерть купюры по счету и пошла к выходу.

Проходя мимо стола, за которым сидел автор гадости, Ида склонилась на мгновение к уху мелкого обшарпанного человека и на весь ресторан сказала столь бранное слово, что в ту же секунду все зазвенело столовым серебром, выроненным клиентами в фарфоровую посуду.

– Откуда ты знаешь такое? – изумился я, когда мы отошли от ресторана на значительное расстояние.

– Бог его знает, – ответила девушка, улыбаясь всем лицом. – Просто вспомнилось!..

А потом она пригласила меня к себе домой и после чая вдруг поцеловала в губы долгим настоящим поцелуем, в котором я чуть было не поймал рыбку ее языка!