История и сестра ее, судьба, всегда присутствовали в его мыслях; никто еще не сознавал их до такой степени и не служил им так, как он. Планируя свое вторжение в Англию, он выбрал именно то место, где, как считается, высадился Цезарь. Многие замечали этот его интерес. Он сказал мне, что испанцы привезли ему шпагу Франциска Первого. Турки и персы отдали ему оружие, которое, по их предположению, принадлежало Чингисхану, Тамерлану и шаху Надиру. Я заметил, что меня удивляет, почему он не попытался сохранить шпагу Франциска.

— Но у меня есть моя, — сказал он своим приятным голосом. Он прекрасно знает, кто он, и всегда это знал.

В Утрехте император отправился под дождем на войсковой смотр. Все его генералы кутались в плащи, а император нарочно стоял рядом с водосточной трубой, чтобы показать, что может выдержать солдат. В Медемблике он увидел паруса поверх дамбы, защищающей город от Зюйдерзее.

Я помню императора в Амстердаме — тогда я руководил снабжением и экипировкой флота. Брат императора, в то время еще бывший королем Голландии, присоединился к нему, и именно тогда у его сына-младенца, Римского короля, прорезался первый зуб, — но черт бы меня побрал, я опять слишком далеко ушел от камня.

Император сказал мне, что наряду с победами при Ваграме и в Тильзите брак был одним из лучших периодов его жизни. Потом он добавил, что этот брак погубил его, потому что он верил в кайзерскую честь и был обманут, когда кайзер присоединился к его врагам. Он понял, что заслужил недолгие часы счастья с этой девушкой, но привнес в этот союз слишком плебейское сердце — сердце государственного деятеля должно находиться только в голове.

Император часто говорил о том, какими разными были его жены. Жозефина была воплощенной искусственностью и обманом; она выучилась лгать, чтобы выжить. Мария-Луиза, чувственная по природе, обладала несомненной королевской невинностью. Страдающая Жозефина знала, как сотворить изящный мир вокруг себя, и была жадна до вещей, людей и жизни. Одна была исполнена искусства и тайны; другая — горделивая и одновременно простая натура, но обе были прекрасны. Жозефина шла по касательной к правде, тогда как Мария-Луиза не ведала лицемерия и окольных путей. И все же обе предали его. Жозефина делала займы и кругом задолжала; Мария-Луиза платила сразу. Жозефина восхищалась «Регентом» и очень хотела заполучить его. Мария-Луиза почти не замечала камень.

Увы, обе супруги императора были ущербны. Жозефина, ребенком на Мартинике прятавшаяся в домах, где гуляли сквозняки, была предана и покинут с самого начала, со своего первого замужества. Марии-Луизе снова и снова приходилось бежать вместе с семьей, она видела смерть матери, и детство ее пришлось на время войны.

Император дарил им драгоценности. Если был гарнитур из рубинов, значит, должен быть и из изумрудов, и из сапфиров, и из аметистов, и из бирюзы, и все они были перегружены бриллиантами. Он обычно размещал драгоценности сам, примеривая различные парюры. Когда родился Римский король, он подарил Марии-Луизе великолепное ожерелье из огромных грушевидных бриллиантов. И я помню жемчужину размером с голубиное яйцо.

В своем Шато де Наварр в Нормандии Жозефина вынимала драгоценности и раскладывала их на столах, удивляя молодых дам пришедшего в упадок двора. Хотя она находилась в Наварре, далеко от Парижа, всяк из ее придворных по-прежнему носил вышитую одежду, шпагу, шляпу с перьями, слуги были в полных ливреях, а не в сюртуках, чего требовал Наполеон, чего он требует и от нас, сидящих ныне здесь. «Формы, церемонии, маленький этикет и почести — это все, что нам осталось», — не раз повторял он.

* * *

На следующий год (1811) император снова сломал консульскую шпагу и поместил «Регент» на рукоять обоюдоострого клинка — палаша. Бриллиант перешел с эфеса старой шпаги прямо ему в руку, потому что образовал небольшую выпуклость на самом конце рукояти. Эфес, как и ножны, весь был утыкан бриллиантами. Baudrier[121] богато украшена камнями и покрыта бриллиантами с огранкой розой, прежде украшавшими пояс Жозефины, который она надевала на коронацию. Он прошел через свое второе супружество с этим палашом.

Этьен Нито снабжал императора новыми бриллиантами, пока в драгоценностях короны их не набралось до шестидесяти пяти тысяч, и три ювелира заведовали ими. Один доставал новые камни, другой делал для них оправы, а третий присматривал за драгоценностями короны. Все трое являлись, неся зеленые бархатные шкатулки и футляры из редких пород тропических деревьев, усыпанные пчелами, и порой спотыкались под их тяжестью.

Когда мы при иностранных дворах носили цвета императора, нас принимали за принцев. Драгоценности были молчаливыми посланниками императора и гарантией нашей экономики. Они увеличивали пышность его двора, где, бывало, семь королей одновременно ожидали в салонах. Он отдавал бриллианты своим корсиканским братьям и сестрам, которые, надев короны и диадемы, кивали с тронов свежеиспеченным придворным.

Существовала еще одна шпага, совсем маленькая, предназначалась она сыну императора, младенцу Римскому королю. Уже перед свадьбой, уверенный, что у него будет сын, он приказал сделать крошечных солдатиков, миниатюрные пушки и оружие. Когда родился Римский король, его сочли мертвым, потому что после трудных родов он лежал не дыша, с холодными конечностями, неподвижно, как камень. Ему дали коньяку, он кашлянул и ожил.

В возрасте двух лет это был красивый и очень сообразительный маленький белокурый принц, который расхаживал в своих собственных бриллиантах, на шляпе у него был камень в четырнадцать каратов, драгоценности были на эполетах и на лучах звезды Почетного легиона. Он жил в детской с мебелью из позолоченного серебра, с тысячью книг и своим собственным севрским фарфором. Когда он начал учиться ходить, император велел обить все стены в его комнате мягким материалом.

Я видел, как он скакал по залам на своей маленькой игрушечной лошадке. Однажды, упражняясь, он приказал мне встать на колени, и я встал. Это заставило его рассмеяться, он смеялся и смеялся. Я никогда не рассказывал об этом императору. Теперь я часто замечаю, как он смотрит на моего сына Эммануэля, словно думает о том, каким вырастет Римский король.

* * *

В ноябре 1811 года я отправился в Иллирию с поручением ликвидировать иллирийский долг. Я задержался в Париже на крестины Римского короля, а потом поехал, взяв с собой моего брата и сына Эммануэля. Я работал с обычным для меня упорством и менее чем в четыре месяца, к марту, ликвидировал долг в восемьдесят миллионов. После чего, взяв длительный отпуск, посетил леса Хорватии, Карлштадт и Порто-Ре. Генерал Бертран был тогда генерал-губернатором Иллирийских провинций, и через него я посылал свои донесения императору. Когда я вернулся, император сказал мне, что видел мою жену Анриетту при дворе, и велел мне отправиться в инспекционную поездку по домам призрения империи. Но сначала я должен был присутствовать при крещении моего второго сына Бартелеми. Мы просили Жозефину быть крестной матерью, и она руководила церемонией в Мальмезоне.