Значит, теперь что же? Гараж тот надо искать, вот что. Кончать топтаться на одном месте и закидывать сеть на всю родню и всех знакомых сержанта. И там, возможно, найдутся ответы на очень многие вопросы.

А самому Турецкому можно временно переключаться и на джип. Что там у Дениски делается?

Грязнов-младший отозвался сразу.

Он со всей своей командой ожидал дядьку, который вместе с отделением СОБРа должен был с минуты на минуту прибыть на аэродром подмосковного города Жуковского, где с коммерческой стоянки должен был также в самое ближайшее время подняться транспортный самолет, чтобы взять курс на Баку. Такой вот, понимаешь, расклад.

— Я там вам нужен?

— Да ты просто уже и не успеешь, дядь Сань. Можешь не отрываться от своих насущных дел. Да и мы, думаю, скоро вернемся в Москву. Не прошел у них этот номер, они в старом трейлере вывезли джип из мастерской, думая, что мы ничего не увидим. А маячок сработал, поэтому мы особо-то и не торопились. Ну а теперь — тем более… Все, дядь Сань, извини, вон они, вижу.

— Давайте, ребятки, держите в курсе…

2

Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, передавая Турецкому большой конверт, доставленный с курьером из ЭКУ — Экспертно-криминалистического управления, что на Петровке, 38, с лукавой усмешкой спросила:

— А кто ж это у нас такой симпатичный?

— Ты про меня, Клавдия? — слегка удивился Александр Борисович и чуть приосанился.

— Нет, друг мой, — игриво двинула в его сторону пышным своим бюстом медленно увядающая кокетка, даже не поднимаясь со стула. А какой была — у-у-у! Какие страсти разыгрывались в ее родном Орехове-Борисове! Какие руки лебединые творили чудеса! Какие… гм, да…

Впрочем, если верить писателю Юрию Карловичу Олеше, женщина всегда остается женщиной (за исключением бабы-яги, где не все до конца понятно), а потому умный мужчина, как говорится, от добра добра не ищет. Особенно после принятой на грудь бутылки и когда он сам давно уже не юноша. Вот и слово «была» к Клавдии не должно иметь отношения изначально, по определению.

— Но кто же?! — Турецкий требовательно навис над ней, разрешая вдохнуть запах хорошего французского одеколона, выданного ему сегодня утром супругой в благодарность, видимо, за пережитые им страдания.

Клавдия чуть не сомлела, благо в приемной заместителя генерального прокурора посторонних не было. Но и на явный вызов тем не менее не отреагировала.

— Я про этого, — она потыкала указательным пальцем в конверт. — Такой мужественный мужчина! Ну просто обожаю!

— А кто тебе разрешал, моя дорогая, — мягко спросил Турецкий, — без спросу копаться в чужих документах? А если б там был, к примеру, ну…

— Можешь не продолжать свои вечные глупости. И потом разве я не должна знать, за что расписываюсь и за что несу ответственность?

— Все правильно, молодец, конверт же не запечатан. А это один крупный преступник. Так я думаю, — небрежно сказал Турецкий, забирая фоторобот неизвестного Дмитрия Сергеевича. — Ох, гляди, Клавдия, подведет тебя когда-нибудь твоя эта… любвеобильность! Так ведь и срок схлопотать недолго!

— Ты нахал и негодяй, если смеешь думать обо мне такие слова!

— Все, дорогая, — Турецкий чмокнул ее в румяную щечку возле носа, — никакие слова я больше не думаю! А когда появится твой замечательный шеф, не забудь сказать ему, что лед, кажется, тронулся. — И, смеясь, удалился к себе в кабинет.

А теперь шутки в сторону. Когда там, на Петровке, Ирина увидела окончательный вариант фоторобота, созданный ею совместно, а точнее, под руководством старейшего эксперта-криминалиста ЭКУ Иосифа Ильича Разумовского, ей стало, по ее признанию, даже немного страшно — так был похож этот портрет на того человека, с которым ей пришлось провести наедине, наверное, целый час в странной комнате, отвечая на не менее странные его вопросы.

И теперь, поставив фоторобот перед собой, Турецкий откинулся на спинку своего вращающегося кресла и, покачиваясь из стороны в сторону, стал вспоминать и сопоставлять некоторые сведения, которые знал раньше, а теперь вот услышал от Ирины. Как ни тяжело ему было мучить жену вопросами, он все же постарался выудить из нее как можно больше об этом непонятном похищении.

Как и всякий человек, сидящий за рулем, она вполне могла, к примеру, хотя бы приблизительно представить, сколько времени у них уходило на поездку, причем дважды — глубокой ночью и на рассвете. Она могла бы также вспомнить, что это была за дорога — разбитые колеи или гладкий асфальт. Даже примерную скорость опытный водитель смог бы определить, правда, откуда у нее опыт?..

Сошлись на том, что никак не меньше сорока минут, но и не более полутора часов, значит, в среднем клади час. Дорога ровная, без рытвин, считай — центр города, либо шоссе.

Затем он стал выпытывать у Ирины об особенностях речи Дмитрия Сергеевича. Какой голос — глухой или звонкий, низкий или высокий? Как у него с жестикуляцией, с мимикой? Его рост, сложение и прочее, из чего создается образ неизвестного тебе человека, которого ты мог бы, неожиданно увидев, даже и узнать. Тем более что и фоторобот в руках…

Человек определенно образованный, в смысле грамотный. Нечужд, видимо, искусству. Но вряд ли связан с художественным творчеством, в крайнем случае — с шоу-бизнесом, и то — с худшей, оборотной его стороной. Или просто с бизнесом, в котором он привык чувствовать себя большим боссом. Легко меняет улыбку на ледяной оскал, а вкрадчивость — на откровенную жестокость. Холоден и расчетлив. Нагл, как все «новые русские». Такой вот портрет…

Ирина, конечно, говорила, но радости от этого нового, почти изнурительного допроса, когда приходилось напрягать память, особенно зрительную и слуховую, естественно, не испытывала. Да и устала. И еще за Нинку беспокоилась.

Но дочка вернулась вечером в воскресенье, восторженная, раскрасневшаяся, и без конца пыталась рассказать родителям, как ей было хорошо в гостях, какие там все смешные и заботливые… А тут, дома, никто ее не слушает либо только вид делают. Разве она не понимает, что родители наверняка опять из-за чего-то поссорились, из-за какой-нибудь чепухи? И ушла в свою комнату, обиженная невниманием взрослых.

Ну и что мог бы ей объяснить Александр Борисович? Рассказать о похищении ее матери? Или попытаться расшифровать суть фразы — «Самая лучшая музыка — это тишина»? Но зачем это ребенку?

Конечно, он прекрасно понял смысл сказанного.

Кто-то, давно это уже было, рассказывал, и странно, что Ирина об этом не слышала… В общем, представляли в качестве анекдота, известного, кстати, в музыкальных кругах. В этом-то и странность. Тем более что и Дмитрий Сергеевич предварительно расспросил Ирину о роде ее занятий. Ну да, растерянность, страх, утомление — можно понять, и где уж там до словесных-то изысков! Короче говоря, однажды в ресторане встретились двое меломанов — посидеть, выпить, поговорить. А оркестр на эстраде «лабал» очередной шлягер… Кажется, тогда термина «шлягер» еще не было, но неважно. Гремел, мешал разговаривать, не позволял расслышать даже громкие реплики. И тут один из меломанов подозвал к себе руководителя ресторанного оркестра и спросил, какой репертуар вообще они исполняют? Тот ответил, что любой, на выбор от классики до легкого жанра. И тогда меломан спросил… Вот тут Турецкий не мог вспомнить фамилии названного композитора, но точно классика, вроде Шумана, а может, Равеля. Или еще кто-то. Словом, смогут ли они сыграть десяток тактов из известной симфонии имярека? Руководитель оркестра лишь развел руками — а как же! И меломан вручил ему пятьдесят рублей — огромные деньги по тем временам — и попросил ровно полчаса всему оркестру исполнять без перерыва указанную часть симфонии. Руководитель вернулся на свое место, передал просьбу клиента оркестру, музыканты взяли в руки инструменты и… все. Сидели и молчали ровно полчаса. Указанные такты были паузой в партитуре.