Лучшая музыка — тишина. Ну да, меломаны смогли спокойно дообедать и так же, не напрягаясь, поговорить. Недаром же в ресторанах творческих домов нет никакой музыки — люди искусства хотят тишины, общения друг с другом, а не громов и молний, отбивающих аппетит.

Но Дмитрий Сергеевич, вероятно слышавший тот анекдот, имел в виду нечто другое. И если ему нравятся крайности, то речь у него шла, вероятнее всего, и не о мертвой, могильной тишине. Хотя нечто в этом роде и могло подразумеваться. Но никак не в прямую. Иначе фраза смысл теряет. Да и зачем ему нужно было бы похищать Ирину и везти ее черт знает куда? Стоп! А вот тебе и Нинка, которая катается на снегоходе вместе с Леночкой… Ишь как ловко складывается!

Тишина — это молчание, вот в чем смысл. Когда оркестр сидит, держит в руках инструменты наготове, но не играет, а отсчитывает такты паузы. Другими словами, он сказал Александру Борисовичу следующее: «Твой оркестр мне мешает, господин „важняк“. Отдохните, ребята! А если тебе нужна оплата твоего молчания, так я уже, считай, заплатил… вернув тебе жену в целости и сохранности. Не говоря уж о дочери…» Ах ты меломан, твою мать!

Пристально глядя на портрет, Турецкий взял телефонную трубку и набрал номер мобильника Эммы.

— Эмма Леонидовна, извините за беспокойство, — на всякий случай вот так начал Турецкий, но она перебила:

— Ты как? — о чем хотела спросить, готов, что ли? К чему — это понятно. Как понятно и то, что уж ей-то сегодня точно не обломится.

— Хотел бы попросить тебя подъехать ко мне на службу, снова, понимаешь, нужда объявилась. Или скажи, где мы могли бы пересечься буквально на пять минут?

— На «Речном», — не раздумывая, ответила она.

— Нет, там не получится. Во-первых, далеко, а во-вторых… дел много. И срочных. А у меня к тебе всего один серьезный вопрос, и все.

— Ну для этого я могу и к твоей проходной подъехать, — вздохнула она. — Ты не врешь?

— Твоей ка-ра-са-той клянусь, дэвушка! — с кавказским акцентом, но очень серьезно сказал Турецкий.

— Смотри, если обманываешь! А я недалеко, минут через пятнадцать буду, выходи.

Пятнадцать минут… Одеться, спуститься во двор, покурить, перекинуться парой шуток с милиционером вневедомственной охраны… И все решится. Либо нет. Вот такая, видишь ли, альтернатива. Исключающие друг друга возможности…

Ожидать пришлось действительно недолго.

Эмма подкатила с шиком. И не стала выбирать место для стоянки, а просто дала по тормозам прямо напротив решетки ворот, не обращая внимания на едущие сзади машины, и, опустив стекло, стала призывно махать рукой. Кто-то недовольно начал сигналить, другие объезжали, улыбаясь и подмигивая Эмме, потому что, как известно, красивым женщинам можно делать все, что им нравится.

Турецкий, не сходя с тротуара, поманил ее пальцем. Эмма вышла из машины, громко хлопнув дверцей, кажется собираясь сердиться — ей не нравилось такое с ней обращение. Но на тротуаре Турецкий одной рукой подхватил ее, держа другую руку за спиной, и быстро завел в проходную. Там он, повернувшись спиной к сотруднику охраны, одними губами послал ей воздушный поцелуй и движением фокусника выставил перед собой портрет Дмитрия Сергеевича:

— Знаешь его?

— Димку? — удивилась она. — А зачем тебе его фотография? И потом, он тут молодой еще. Когда фотографировался?

Нет, ну Эмма была сама непосредственность!

— Все, — с невероятным облегчением выдохнул Турецкий, — больше вопросов не имею.

— Как это — все? — прямо-таки растерялась она. — А я что, мчалась сюда только ради того, чтоб на него посмотреть? Да он мне… Эй, ты что, бросить меня хочешь?!

Турецкий прижал палец к губам и сделал страшные глаза, скосив их в сторону постового, разговаривавшего в это время по телефону, но явно не сводившего взгляда с роскошных и к тому же вызывающе открытых ног Эммы.

— Не помнишь, где его дача — в Барвихе или в Жуковке?

— В Уборах, я ж тебе говорила!

Она просто чудо, а не женщина! Но, кажется, собиралась сердиться всерьез.

— У меня к тебе убедительная просьба, — шепотом сказал Турецкий, — ни слова об этой фотографии. Никому. Это может человеку стоить жизни, поняла?

— Ему, что ль? — уже осторожно, с опаской, спросила она.

— Нет, тому, кто достал мне эту фотографию…

— Подумаешь! — фыркнула она. — Сказал бы раньше, я бы сама привезла. И никаких тайн. У Мишки висит большая, в кабинете, где они вместе.

— А маленькой нету?

— А надо?

— Если тебе труда не составит. И никто об этом не узнает…

— Ох, — томно вздохнула она, — для тебя сделаю. Исключительно ради тебя…

— А где твой? Вернулся?

Она отрицательно помотала головой.

— Пожалуйста, очень прошу, будь в ближайшие дни крайне осторожна. Лучше вообще посидеть дома. Или у Вики.

— Ой, слушай! — снова загорелась эта неуправляемая женщина. — Мне Вика такое сказала… ой! — она прижала палец к губам. — Здесь нельзя, да?

Ну хоть стой, хоть падай…

— Беги, я позвоню тебе, — снова зашептал Турецкий, — и помни о моих словах! Ни слова, ни звука!

И шепот его был настолько зловещим, что Эмма, округлив в испуге глаза, приподнялась на цыпочки и, быстро чмокнув его в щеку, тут же убежала туда, где теперь уже без конца сигналили машины.

Милиционер стоял совершенно обалдевший от этой сцены. Но Турецкий, прижав палец к губам, строго посмотрел на него и сказал, по секрету, естественно:

— Очень тайный агент, во! — он показал большой палец и встретил самое полное взаимопонимание.

3

На коммерческой стоянке аэродрома в Жуковском шла своя обычная жизнь. Механики готовили к вылетам машины. Что-то ремонтировали, где-то прогревали двигатели. Поземка на открытом месте казалась еще более холодной и пронизывающей.

Возле средней величины транспортного «антона» азербайджанских авиалиний «AZAL» со стилизованным синим журавлем в красном кругу на хвосте, стоявшего с зачехленными еще двигателями, но опущенной аппарелью, тоже никакого особого движения не наблюдалось. Но в некотором отдалении, словно сам по себе, стоял трейлер с большим и основательно пообтертым в долгих, видать, странствиях по дорогам контейнером. На его боку были видны нанесенные черной краской цифры и латинские буквы, смысл которых понять можно было бы, вероятно, лишь заглянув в сопроводительные документы.

Охранник у ворот между тем оказался в курсе содержимого контейнера. И когда генерал Грязнов, машина которого подрулила к самым воротам на стоянки и взлетное поле, выбрался и спросил у стража, что там, вон в том ящике, тот просто пожал плечами — милиции он же не подчинялся, частное охранное предприятие, но и не отвечать генералу тоже было как-то неудобно, — так вот, пожав плечами, он ответил: