— Так, но каким образом вы из этого выводите имя отравителя? — спросил Гриндель.

— Видау мог доверить это лишь надежному человеку — такому, который предан интересам семьи. Время такое, что доверять посторонним опасно — постороннего могут перекупить. Он сам отлично знает, как это делается. Судьба сына из-за моих изысканий повисла на волоске — так ему казалось. Сам он прикован к креслу, бессилен, но нельзя же допустить, чтобы семья утратила чин, утратила власть. И кто же этот надежный человек, на все готовый ради семьи; человек, который будет принят бедным Илишем как самый дорогой гость и угощен отменным крепким кофеем?..

— Эрнестина Стакельберг, — ответил Паррот. — А яд ей принес Круме — из того чана, где в аптеке Слона готовят экстракт для лавровишневых капель. Вайс, как вам объяснила фрау Стакельберг свою ссору с братом?

Смотритель повесил голову.

— Она сказала, что выполнила его поручение, а потом между ними вышла ссора?

— Да… Но она не виновата, она добрая женщина! Когда я на старости лет решил вернуться в Ригу, она дала мне денег, чтобы я заплатил старшему смотрителю и попал на это место. У меня нет семьи, мне лучше всего было бы найти себе место в богадельне… и тут же остаться…

— Это понятно, — Давид Иероним похлопал старика по плечу. — Вас, герр Вайс, никто ни в чем не винит. Но убить родную сестру?.. Это не умещается у меня в голове…

— Сейчас уместится, — пообещал Паррот. — Крылов верно рассудил — Видау с перепугу решил наконец избавиться от всех, кто знал хоть что-то о смерти Николаса Даниэля Преториуса. А лучший способ заткнуть рот убийце — отправить его на тот свет. Сестра, не сестра — какое это имеет значение, если речь идет о власти над Ригой? Даже не о деньгах — денег у него довольно. О власти, Давид Иероним! Впрочем, тебе этого не понять, и слава Богу.

— Сперва он запер ее на чердаке, — сказал Маликульмульк. — Она пыталась освободиться, пыталась позвать на помощь. Если бы я, дуралей, подобрал туфлю, которую она выкинула в окошко! Возможно, там была спрятана записка!

— Скорее всего. Это самую туфлю мог подобрать дворник и принести кому-то из слуг. Если там была записка и если она попала в руки Видау, он понял, что сестра способна донести на него. Я думаю, ее напоили снотворным и тайно вывезли в Московский форштадт, в тот самый домик Преториуса, где мы сегодня так приятно провели время, — Паррот усмехнулся. — А уж оттуда, одурманенную, ночью, по реке, доставили к Кипенхольму. Если бы не ваш бравый сбитенщик — там бы она и замерзла. А Видау бы оплакивал бедную сестрицу, которая с помутившимся рассудком бежала от близких, заблудилась и погибла.

— Что нам теперь с ней делать? — спросил Давид Иероним.

— Вернуть брату! — резко ответил Паррот. — И пусть перегрызут друг другу глотки!

— Нужно найти Круме, — напомнил Маликульмульк.

— Если он не околачивается возле богадельни, значит, Видау его где-то спрятал.

— Или Клерхен Преториус, — напомнил Гриндель. — Они ведь отлично ладили.

— Ты прав. Отсюда мы идем к старому Преториусу. Там все вместе сообразим, где искать Круме, — решил Паррот. — Не бойтесь ничего, Вайс. Пусть Видау вас боится!

— Видау — меня? — удивленно спросил старик. — Он же раздавит меня ногтем, как блоху.

— Да, вас, потому что вы можете его погубить. А погубить вас не позволит князь Голицын. Кстати о блохах — Давид Иероним, пришли сюда порошка далматинской ромашки с полпуда. По-моему, тут разводят какую-то особую мясную породу. Пора с ней покончить раз и навсегда.

— Как быть с почтенной дамой? — спросил Маликульмульк.

— Стравить ее с братцем. Сейчас, когда вся эта история раскрылась, он не рискнет ее убирать с дороги. Так что мы сперва зайдем в аптеку Слона и сочиним послание Видау. Кто тут у нас главный литератор? — Паррот усмехнулся. — Вот прекрасный случай пустить в ход сатирическое перо!

Но до аптеки они не дошли.

* * *

Сбитенщик Демьян по прозвищу Пугач честно выполнил поручение. Он сдал бочонок Егору Анисимовичу и, сильно расстраиваясь, что долго прождал дворецкого, поспешил к богадельне. С собой он тащил свою драгоценную одноногую кумушку.

В проходном дворе Демьян совсем уж было ворвался в богадельню, но оттуда вытаскивали носилки с мертвым телом, и он отошел в сторонку. Покойников Демьян побаивался, тем более — это был немецкий покойник, которого правильно отпевать не станут; черт его знает, чем он будет развлекаться в своем посмертном бытии. Поэтому Демьян дошел до самой каменной стенки с железной калиткой, выжидая, пока тело не погрузят на телегу. Оттуда он и заметил, что еще один человек караулит двери богадельни. И он узнал этого человека — да как не узнать, ежели часа не прошло, как с ним подрался!

Перевернув кумушку вверх дном, Демьян подкрался и хорошенько треснул Круме деревянной ногой по голове. Тот пошатнулся и рухнул на колени, но сознания не лишился. Тогда Демьян ударил его еще раз и с воплем «Имай вора!» налетел на противника и стал мутузить. Поднялся крик, поблизости оказался полицейский хожалый — чин хоть невелик, а драку разнять может. Итог был таков, что Демьяна и Круме сволокли в полицейскую часть.

Там сбитенщик на невероятном языке, в основе своей русском, но с вкраплениями немецких и латышских слов, кричал, что требует сообщить о своем пленении в Рижский замок. Кое-как разобрав его речь, квартальный надзиратель хотел было поместить его в подвал до выяснения подробностей дела, но Демьян несколько раз помянул господина Крылова. Квартальный надзиратель помнил, что недавно какой-то Крылов из Рижского замка учинил переполох в управе благочиния, и связан этот переполох был с отравлением аптекаря Илиша. Тогда нашли дворника-латыша, сносно понимавшего по-русски, и поняли, что сердитый сбитенщик выполняет некое важное поручение.

Частный пристав, к которому наконец привели Демьяна, понял, что господин Крылов обретается зачем-то в Николаевской богадельне. Он направил туда хожалого, и тот изловил Маликульмулька, Паррота и Гринделя у самых дверей.

Пришлось идти в часть — вызволять Демьяна и разбираться с Круме. Это был сущий подарок судьбы. Но времени вся полицейская волокита отняла немало. Маликульмульк, взяв с собой Паррота, пошел в управу благочиния и пробыл там до вечера. Уже стемнело, когда они вышли, измученные вопросами сыщиков и фальшивой любезностью обер-полицмейстера, но довольные. Вместе с ними отпустили Демьяна — после небольшого скандала с громким поминанием имени Голицына.

— Сейчас — в замок! — сказал Маликульмульк. — Сдать Демьяна дворецкому, чтобы устроил его на ночлег, домой его отпускать опасно. И все доложить князю, чтобы завтра с утра он знал, как говорить с полицмейстером. Не шутка — самого Видау обвинить в злоумышленных убийствах!

— Умнее всего было бы не откладывать это на завтра, — заметил Паррот. — Пока мы диктовали свои показания, к Видау наверняка кого-то послали предупредить.

— Это непременно. И еще одно меня беспокоит — все кинутся выгораживать Круме, чтобы как-то улучшить положение Видау, а у нас против Круме не так уж много, — сказал Маликульмульк. — Мы не можем доказать, что он вывез из Московского форштадта и где-то спрятал тело Теодора Пауля. Мы ведь видели только пятна крови, а тела не видели. Тут он может врать что угодно — и ему охотно поверят.