В: Втроем?

О: Да.

В: Джонсу ты сказала, что Дик остался возле лошадей.

О: Сейчас говорю, как было взаправду. Остановившись перед большим плоским камнем, его сиятельство сказал: «Заберись и стань на колени». Тут уж силы меня оставили вовсе, ибо я решила, что затевается какое-то большое зло, черное чародейство. Такой мороз прошиб, что я вся заледенела и приготовилась к смерти. До того перепугалась, что ни шевельнуться, ни слова молвить. А его сиятельство опять: «На колени, Фанни». Тут я маленько оклемалась и говорю, мол, чего-то грешное вы удумали, милорд, на такое я не нанималась. А он снова — мол, давай на колени, не тебе рассуждать об грехе. Я все артачилась, и тогда с двух сторон меня подхватили под руки, взгромоздили на камень и принудили встать на колени. На шершавом камне стоять было колко и больно.

В: Джонсу ты говорила, что тебя уложили.

О: Нет, лишь поставили на колени. Рядом с камнем его сиятельство и Дик тоже преклонили колена.

В: Чего-чего?

О: Того.

В: И молитвенно сложили руки?

О: Нет, но опустили головы.

В: Не снимая шляп?

О: Его сиятельство остался в шляпе, Дик же всегда ходил простоволосый.

В: В какую сторону вы смотрели?

О: Пожалуй, что на север. Ехали вроде как на запад, а вход был по правую руку.

В: Дальше.

О: Про себя я молилась, обещая больше никогда не распутничать, ежели Господь смилуется и оставит меня в живых. Я решила, что угодила в руки дьявола, какого в жизнь не встречала, кто без всяких колебаний надругается над моей душой и моим телом…

В: Да-да, я представляю. Долго вы так стояли?

О: Не знаю, минут пять иль больше. Потом в небе раздался громкий шорох — будто крыльев иль ветра. Обмерла я и взглянула вверх, однако ничего не увидела, да и ночь стояла тихая, безветренная.

В: Спутники твои тоже подняли головы?

О: Было не до того, чтоб примечать.

В: Долго ль длился тот шорох?

О: Мгновенья. До десяти не сочтешь.

В: Он нарастал?

О: Нет, прям обрушился с небес.

В: Будто стая птиц пролетела?

О: Да нет же, звук шел с вышины.

В: Не путаешь?

О: Господь свидетель.

В: Что потом?

О: Вдруг все смолкло, пала тишина, и в воздухе разлился аромат свежескошенной травы и полевых цветов, столь же сладкий, сколь странный для того холодного бесплодного места. Потом вдруг сверху пролился ослепительный свет, несравнимо ярче всякого рукотворного, — точно солнце вспыхнуло. Чтоб совсем не ослепнуть, я пригнула голову, но шагах в пятнадцати заметила юношу и старика, разглядывавших нас.

В: Не верю и предупреждаю: не надо угощать меня сказкой.

О: Я говорю правду.

В: Ты нарочно сие придумала, чтоб сбить с толку. Ручаюсь, байку состряпал твой муженек-пророк.

О: Нет, ему я ничего не рассказывала.

В: Как бы то ни было, ты врешь.

О: Говорю ж, от нас они были чуть дальше, чем вон та стена. Правда, толком не разглядеть — яркий свет слепил.

В: Как они стояли?

О: Никак, стояли себе и смотрели. Юноша чуть впереди, старик за ним. Молодой поднял палец, словно указывая на свет, но смотрел, по-моему, на меня.

В: С каким выраженьем?

О: Не ведаю, ибо свет погас, прежде чем я обвыклась.

В: А что старик?

О: Кроме седой бороды, ничего не разглядела.

В: Как они были одеты?

О: Про старика не скажу, а молодой был в фартуке, словно каменщик иль плотник.

В: Намекаешь, то был призрак язычника, строившего храм?

О: Одежа нынешнего ремесленника, какую носят муж мой и отец.

В: Может, ты видела нарисованные фигуры?

О: Нет, они были живые. Не греза, не виденье.

В: Не исполины?

О: Да нет, в человеческий рост.

В: Сколько ж сие длилось?

О: Очень коротко. Свет тот вернее уподобить вспышке молнии. Миг, чтоб разглядеть, — и все.

В: Миг, ты ослеплена — и все ж столь уверена?

О: Да.

В: Может, камни приняла за людей?

О: Нет.

В: Не было грома иль гласа Вельзевула?

О: Ничего такого. Лишь пахнуло теплым ветром, напоенным сладостью летних лугов, приятной обонянью, а еще больше душе. Все исчезло, но аромат остался. Он развеял мой страх, утешил и умиротворил. Благоуханье меня окутало, будто давешнее сиянье, и я уж ничего не боялась, но лишь печалилась, что свет так скоро погас, не дав собою насладиться, но породив во мне надежду. Теперь я знала, что худого мне никто не желает. Ты понимаешь?

В: Лишь одно: верить тебе нельзя.

О: Позволь досказать, и ты поверишь, обещаю.

В: Угу, когда рак на горе свистнет. Изволь-ка носом да в собственную пакость! Откуда, говоришь, излился свет?

О: С небес.

В: И все озарил? Точно светило, превратив ночь в день?

О: Нет, вокруг была темень.

В: Не имелось ли свечей в том парящем паникадиле?

О: Нет, оно было круглым и ярким, как летнее солнце.

В: И висело над кромлехом?

О: Да.

В: Недвижимо?

О: Да.

В: Насколько высоко?

О: Не знаю.

В: Ну, как солнце, луна?

О: Нет, не выше облаков. Ну вот как купол Святого Павла.

В: Сотня шагов в вышину?

О: Говорю, не знаю.

В: Ну и как же, по-твоему, его там подвесили?

О: Не постигаю. Может, держала огромная птица?

В: Либо отъявленный врун. Ты сказала, что перед тем слышала нечто, похожее на шорох крыльев иль ветра. Но ведь их шум-то разный.

О: Я не умею описать. Скорее, шелест крыльев.

В: Иль свист кнута над спиною? Услышишь и его, как поймаю на вранье. Мастеровой, указующий перстом, и старик что-нибудь держали в руках?