Проекционных же аппаратов в эпохальном 1895-м появилось сразу несколько. В марте Люмьеры представили свой на научной конференции — но буквально месяц спустя Вудвилл Лэтем в Нью-Йорке на Бродвее уже показывал за плату фильм о боксе; в августе в Лондоне Экрс и Пол крутили короткометражные ленты на своем «кинеоптиконе»; в сентябре Томас Армат и Френсис Дженкинс представили в Атланте «фантаскоп»; а за несколько недель до первого сеанса Люмьеров Макс и Эмиль Складановские опробовали в Берлине «биоскоп».

Люмьеры всего лишь первыми стали практиковать данное увеселение в формах, аналогичных нынешним, — собрали зрителей перед экраном. Причем преемственность кино в ипостаси аттракциона по отношению к сегодняшнему дню тут более чем очевидна. Его балаганный характер не только не поколебал, но усугубил Жорж Мельес, недаром бывший профессиональным иллюзионистом — он, ознакомившись с фильмами Люмьеров, сразу оценил степень развлекательности зрелища и первым стал разыгрывать перед камерой коротенькие представления. Более того, он активнейшим образом применял трюки и спецэффекты (фокусник!), отчего считается родоначальником кинофантастики и кинохорроров. Еще в 1896-м — на следующий после условного «изобретения» синема год! — в «Исчезающей даме» Мельес заставил женщину на глазах обалдевших зрителей превратиться в скелет…

Включился скринсейвер.

Cinephobia.ru

GHOST DOG: Интересный вопрос, кстати. Я, между прочим, когда этот очередной ник себе выдумывал, ничего такого в виду не имел. Но сейчас, после твоей подколки, я понял, что да, похоже, случайностей не бывает.

Да уж какой там самурай… Правда — это до меня только сейчас дошло, — я и впрямь, кажется, давно и бессознательно воспользовался советом: «Живи так, как будто ты уже умер». Не имей ничего, что было бы жалко терять. Гляди на жизнь во всей ее мерзости, чтобы понимать: не за что тут держаться.

Некоторое время назад до меня вдруг дошло: а я ведь много лет уже существую под личинами мертвецов. Это тоже получилось не нарочно — просто за время своих шатаний я успел в разных местах влезть в достаточное количество историй с судебной перспективой (бродяжничество, знаешь, чистоплюйству не способствует). Тем более у меня паспорт другой страны. Так что я понял… что в новых компаниях своим именем мне лучше не называться. А чтоб не брать всякий раз творческий псевдоним с потолка и потом не путаться самому, я стал заимствовать ФИО у старых знакомых — по большей части покойников. Почему у них? Из осторожности, из какого-то суеверия наоборот?.. Сам не знаю. А теперь думаю: не от подсознательной ли догадки, что и я сам давно уже из них?..

Я отдаю себе отчет, что все это звучит некоторым кокетством — но если уж ты опознала меня, ты, надеюсь, понимаешь: мне давным-давно незачем что-то из себя перед кем-то изображать. Когда ты лишаешься всех идентификаторов, бирок и ценников — рабочего адреса, домашнего адреса, имени, — ты делаешься равен себе. Помнишь фильм (останемся синефилами) Аки Каурисмяки «Человек без прошлого»? Про финика, которого ударили по голове и увели паспорт — у него отшибло память, он перестал помнить, откуда он и как его зовут. Он стал бомжевать, а когда его отыскали респектабельные родные — отказался к ним возвращаться. Потому что нашел себя только когда избавился от лишнего.

Что-то подобное я опробовал на себе — и знаешь, в чем тут засада? Оставшись наедине с самим собой — таким-какой-ты-есть — для всех прочих ты исчезаешь. Они тебя не видят. Поскольку распознает-то их глаз как раз одно внешнее и лишнее (собственно, мысль не больно оригинальная — я просто убедился, что воплощается она обескураживающе буквально). Чем этого добра на тебе больше, тем очевидней твоя реальность для максимального количества людей. Когда его нет — нет и тебя.

Десять лет назад в панковских компаниях, в которых мы колбасились, нам бы ответили: ну и не надо! Но уже и тогда я вряд ли согласился бы. Я ведь даже в двадцать не был настоящим пофигистом — я хотел работать: я знал, что умею делать вполне уникальные вещи, и я их делал. Но быстро понял, что результата никто не то что не оценивает, а просто не воспринимает. Им нэ трэба, их зрение на подобное не настроено. Но ведь таков же типичный удел графомана — и я потерял всякую уверенность в собственной состоятельности.

А теперь, когда перестают замечать уже меня самого, я потихоньку теряю уверенность в собственном существовании.

Вот я пытаюсь всмотреться в себя, я оглядываюсь вокруг… Некто, неподвижно сидящий глубокой ночью в чужой пустой хате, куда он пробрался втихаря и в нарушение — потому что приткнуться опять некуда и потому что от хаты этой случайно остались ключи. В чужой стране, в чужом городе, без всяких регистраций, объявленный, скорее всего, в розыск — за чужую аферу. Исповедующийся под придуманным сетевым именем анонимной собеседнице (в конце концов у меня ведь нет стопроцентной уверенности, что я сам тебя правильно опознал… С другой стороны — а есть разница?)…

Кто он такой? Да и существует ли вообще? В данный момент так просто поверить, что — нет. Когда почти ничего не разобрать в темноте, и в захламленной пыльной бесхозной квартире настаивается многодневная тишина — которую только усугубляет неритмичное бряканье заоконной капели да невнятное бормотание шпаны в подъезде (ничуть, по-моему, не более вещественной и одушевленной, чем капель — существование, исчерпывающееся ночными нечленораздельными звуками, да прибавлением пивных банок в нише пожарного крана)…

— Саша?.. Привет, это я, Ксения.

— Я узнал.

Они оба некоторое время помолчали. Знарок поймал собственный недовольный взгляд в зеркале заднего вида. Для майора ее звонок был неожиданностью. Он много думал на ее счет, но ни к каким определенным выводам пока не пришел — так что не представлял, зачем она звонит. Тем более, что в последний месяц они почти не общались. Только он собирался спросить, как она сказала:

— Слушай, помнишь, ты говорил о таком Максиме Лотареве?

— Ну? — Майор с бессмысленной пристальностью уставился куда-то вдоль пробки.

— Я, кажется, знаю, где он сейчас.

Передний «мерин» дернулся вперед, остановился метров через пять. Знарок прижал телефон к уху плечом, берясь за рычаг. Подтянулся с промедлением — в дырку уже почти всунулся какой-то урод на «Волге».

— Откуда?

Она стала объяснять — торопливо и довольно сбивчиво, явно нервничая. Про повторный допрос в УБЭПе, на котором присутствовал Кривцов. Про то, что Гордин, оказывается — она действительно понятия не имела! — родом из Латвии.

А Лотарев, получатель денег якобы для Игоря — вообще латвийский гражданин («Я помню, ты тогда сказал, что он иностранец — а тут выясняется…»). Про то, как она, узнав это, стала перебирать всех знакомых Гордина, включая самых поверхностных, пока не дошла до Владислава Минца — единственного, про кого она слышала, что он тоже экс-рижанин. Как из разговора с Минцем выяснилось, что тот когда-то приятельствовал с Лотаревым, что Лотарев с Гординым еще в Риге были знакомы — и что Минц на днях видел Лотарева в Москве.