заметил Сюню Меньшого, а по паспорту Александра Ивановича Зубова — хорошо известного в 34-м отделении, да и нам тоже. Сюня выходил из универмага с чемоданом в руке. При встрече с сержантом Козыревым не испугался, как говорит сержант, поздоровался и нагло, дурашливо хохотнул. Теперь сержант винит себя, что его не задержал. Но, во-первых, еще о краже ничего не было известно. Во-вторых, не мог же Сюня утром на глазах у работников универмага, на глазах у всего народа ограбить ювелирный магазин. И наконец, Сюня не тот человек, чтобы самому совершить такой грабеж. Сюня не туз, а шестерка.

«Да, — подумал я, — Сюня, этот большеротый, мокрогубый парень, не тот человек!» Никаких серьезных преступлений за ним не числилось. Но там, где собирались завсегдатаи подъездов и опасных дворов, непременно был и Сюня со своей щербатой шалой улыбкой. Весь его вид и эта дурашливая улыбка почему-то сразу вызывали даже у незлобных парней какой-то азарт жестокости, веселый и злой притягательный зуд непременно его ударить или хотя бы толкнуть, ущипнуть, свалить на землю, дать пинка под зад, согнуть в поклоне до земли шею. Он всегда оказывался в основании кучи малы, слабо сопротивлялся, вяло давал сдачу, и, может быть, эта его покорность подзадоривала парней, вызывала желание еще и еще раз ударить А он, как бы и не испытывая никакой боли, согнутый до земли, — разгибался, сбитый с ног чьим-то увесистым кулаком, — вставал, будто тело его было гуттаперчевым, дурашливо улыбался и плелся дальше за парнями.

Мог ли такой человек один ограбить универмаг? Вряд ли.

— Не считаешь ли ты, что необходимо рассказать полковнику о девчонке и о ее компании, — сказал я Степану, когда мы вышли с ним из кабинета полковника. — А вдруг есть связь между ее вчерашней исповедью и ограблением универмага?

— Не могу я этого сделать, не могу! Она мне доверилась, а я ее — в уголовный розыск! Мне необходимо с ней встретиться, понимаешь! Как бы ни боялась она этих парней, она мне все-таки все о них расскажет. Попомни мое слово! Ну, оступилась, ну, пошла не по той дорожке. Но в ней много чистого, светлого. Ты бы с ней поговорил, посмотрел в ее глаза! Такие глаза лгать не могут!

— Где она живет, ты знаешь?

— Квартиру ее найти не трудно. Я проводил ее вчера до подъезда.

На этом мы со Степаном расстались.

Утром мой брат встал сытый от сна. Потянулся. Победоносно посмотрел на меня. За ночь лицо его утихло, успокоилось.

— Я хорошо выспался, — звонко заявил он. — Когда ложусь спать, я полностью выключаю сознание.

Я усмехнулся:

— Вся беда в том, что потом, утром, ты забываешь его включить.

— Беру отпуск за свой счет на две недели, — он многозначительно посмотрел на меня, — работка подвернулась.

— Какая? — настороженно спросил я, ожидая от него самых невероятных сюрпризов. В равной степени он мог бы устроиться на работу и дворником в том доме, где живет девчонка, чтобы неотступно день и ночь следить за ней, и сантехником, и начальником домоуправления, и ее участковым врачом, и еще бог знает кем. От него всего можно ожидать.

— Я устроился продавцом книг с автофургона. — Лидо его обозначало явное превосходство надо мной — мол, что, каково? Никогда не догадаешься, какой фортель я выкину!

— Для чего это тебе нужно?

— Есть великая, архивеликая идея! — светло-карий глаз его начал разгораться — Тихо-спокойно! Я все продумал, вычислил, вычертил! Какой я идиот, что не пошел в свое время на юрфак или в Высшую школу милиции. Нет, не математика — криминалистика — вот оно мое природное призвание. А я занимаюсь черт знает чем! Подумать только, я решаю задачи с мертвыми числами — закорючками. Криминалистика — это задачи с живыми людьми, с изломанными драматичными судьбами, с невероятно сложными характерами. Это куда увлекательнее и интереснее!

Как ни странно, но в эту минуту я верил ему. Верил в то, что он действительно родился криминалистом, что не математика, а криминалистика его природное призвание, что, если бы в свое время он пошел учиться на юрфак или в Высшую школу милиции, из него бы получился сыщик высочайшего класса.

Казалось, уже мне, его брату, давно пора было знать, что он безбожный фантазер и выдумщик, что его планы в конечном итоге рушатся, и все-таки в эту минуту я верил ему!

— Что же ты задумал? — спросил я его.

— Тайна. Прости, но тайна, — изысканно вежливо, Даже торжественно, ответил он.

Она явилась на допрос с «Жалобной книгой» в руках, громкая, оглушительная.

— Вот! — закричала она прямо с порога. — «Жалобная книга»!

— Во-первых, садитесь, Эльвира Александровна, — сказал я, — а во-вторых, при чем здесь «Жалобная книга»? По-моему, никто ни на кого не жалуется — ни вы на нас, насколько я понимаю, ни мы на вас.

— Вы не жалуетесь, вы сразу за решетку! Вот «Жалобная книга». Вот его подпись! Вот его адрес!

— Кого — его?

— Уголовника, который обчистил сейф. Мне сразу стало понятно, кто он такой, только посмотрела на его бандитскую рожу.

В «Жалобной книге» я прочитал «В первый раз в жизни пишу жалобу. Не могу молчать. Так возмущен, да-же руки дрожат. Продавщица ювелирного отдела, когда я попросил ее помочь выбрать для жены колечко с бирюзой в подарок ко дню ее рождения, после того, как я к ней обратился трижды, грубо, по-хамски меня оборвала: «Что вы ко мне пристали? Выбирайте сами. И то ему не подходит и это не подходит. Купят на копейку, а с ними возись, будто дом покупают!» Девчонка! Как ей не стыдно так оскорблять человека! Триста рублей, видите ли, для нее копейка! Когда же, наконец, мы покончим с этим нашим родимым отеческим хамством? Василий Иванович Головин, инженер. Адрес: Красноармейская, 59, кв. 385».

— Я что-то не понимаю, какая связь между «Жалобной книгой» и ограблением сейфа?

— Какая связь? Да самая прямая! Он мне так голову заморочил своими придирками, так заморочил, что я была прямо сама не своя. А тут как раз конец рабочего дня. Швырнула ключ от сейфа в ящик письменного стола и ушла, оставив ящик открытым. Такое со мной впервые за столько лет! Теперь я понимаю — это он специально на меня давил, чтобы вывести из терпения, чтобы я ключ оставила в открытом ящике. А может, он гипнотизер? Вот чем кончаются жалобы — уголовщиной!

— Малахольная, скандальная баба, — сказал Папсуй-Шапка после ее ухода. — Что она здесь молола? Чушь собачья!

— Не такая уж и чушь. Наступление — лучший вид обороны. Ее