– Полагаю, – говорит король, – вы сделали все, что могли.

Чувствуя, что ему не хватает слов, генерал бьет себя в грудь жестом, который до этого видел только на картинах, и клянется отдать жизнь за короля – к тому же он преданный слуга конституции, а кое-кто, кое-кто явно не жалеет денег.

Королева стояла в тени, с неприязнью поглядывая на генерала.

Лафайет вышел, расставил дозоры во дворце и по городу, посмотрел из окна на чадящие факелы, ночной ветер доносил пьяные песни. Вероятно, баллады о жизни при дворе. Его охватила меланхолия, своего рода ностальгия по героизму. Генерал проверил дозоры, еще раз посетил королевские покои. Его не впустили, их величества уже удалились почивать.

Перед рассветом он рухнул в кровать в чем был и смежил веки. Генерал Морфей, такое прозвище придумали ему потом.

Рассвет. Барабанный бой. Калитку оставили без охраны, по недосмотру или имела место измена. Слышны выстрелы, королевские стражники захвачены врасплох, и спустя несколько минут их головы торчат на пиках. Толпа врывается во дворец. Женщины, вооруженные ножами и дубинками, несутся вдоль галерей в поисках жертв.

Генерал просыпается. Бегом марш. До его прибытия мятежники успевают добежать до дверей Бычьего глаза, где им преграждают путь национальные гвардейцы.

– Отдайте мне печенку королевы! – вопит женщина. – Я сделаю из нее фрикасе.

Лафайет – на своих двоих, нет времени седлать коня, – посреди орущей толпы, которая успела накинуть веревки на шеи королевских стражников. Королевская семья в безопасности (пока в безопасности) в своей гостиной. Королевские дети плачут. Королева разута. Только толщина двери спасает ее от неминуемой смерти.

Появляется Лафайет. Он встречается глазами с босой женщиной – той, что отлучила его от двора, что вечно издевалась над его манерами и смеялась над тем, как он танцует. Теперь ей требуется от него нечто большее, чем придворная галантность. Толпа собирается под окнами. Лафайет показывает на балкон.

– Это необходимо, – говорит он.

На балкон выступает король. Люди кричат: «В Париж его!», размахивают пиками, вскидывают ружья. Они требуют королеву.

В гостиной генерал делает приглашающий жест.

– Разве вы не слышите их криков? – спрашивает она. – Не видите их жестов?

– Вижу. – Лафайет прикладывает ладонь к горлу. – Либо вы выйдете к ним, либо они придут за вами. Выходите, мадам.

С застывшим лицом она берет детей за руки и выходит на балкон.

– Уберите детей! – вопит толпа.

Королева выпускает руку дофина, и брата с сестрой оттаскивают вглубь комнаты.

Антуанетта одна стоит на балконе. Лафайет пытается оценить последствия – ад разверзся, к вечеру не миновать бойни. Он выходит на балкон и становится рядом с королевой, надеясь прикрыть ее своим телом, если потребуется… вопль толпы… а затем – о, безупречный придворный! – генерал берет руку королевы, поднимает, низко кланяется и целует ее пальцы.

Настроение мятежников враз меняется. «Да здравствует Лафайет!» Генерал содрогается, потрясенный непостоянством толпы. «Да здравствует король!» Десятилетиями никто не слышал этого возгласа. Кулачки королевы разжимаются, рот приоткрывается, Лафайет чувствует, как она приваливается к нему. Стражник подхватывает королеву, на шляпе – трехцветная кокарда. Толпа хлопает. Королеву уводят с балкона. Король объявляет, что готов отправиться в Париж.

Все это занимает целый день.

По пути в Париж Лафайет едет рядом с королевской каретой, храня молчание. Теперь только те, кого я поставлю, никаких больше королевских стражников, думает он. Я должен уберечь нацию от короля, а короля – от нации. Я спас королеве жизнь. Он видит перед собой ее побелевшее лицо, ее босые ступни, чувствует, как она виснет на нем, а толпа их приветствует. Она никогда ему этого не простит. Войска под моим командованием, размышляет Лафайет, теперь я неуязвим… но в сумерках вдоль дороги бредут безымянные люди, народ. «Попались! – кричат они. – Пекарь, женка пекаря и его подмастерье!» Национальные гвардейцы и королевская стража обмениваются шляпами, выглядят они при этом странно, но куда страннее окровавленные головы, что подпрыгивают на пиках, лига за лигой, перед королевской каретой.

На дворе октябрь.

Вслед за королем в Париж переехали депутаты, получив временное пристанище в архиепископском дворце. Бретонский клуб возобновил свои заседания в трапезной пустующего монастыря Святого Иакова на улице Сен-Жак. Бывших владельцев, доминиканских монахов, прозвали якобинцами – имя приклеилось к депутатам, журналистам и дельцам, которые устроили там второе Национальное собрание. Когда их число возросло, они перебрались в библиотеку и наконец в старую церковь с галереей для публики.

В ноябре Национальное собрание заседало уже в бывшем помещении крытой школы верховой езды. В ветхом, плохо освещенном манеже было неудобно выступать. Депутаты сидели вдоль прохода лицом к лицу: жесткие поборники королевской власти справа, патриоты, как они себя называли, слева.

От печки в середине исходило тепло, вентиляция оставляла желать лучшего. По предложению доктора Гильотена дважды в день помещение опрыскивали уксусом и травами. На таких же ветхих галереях для публики сидели три сотни зрителей, за которыми требовался пригляд – и необязательно силами полиции.

Отныне парижане будут именовать Национальное собрание Школой верховой езды, и никак иначе.

Улица Конде. К концу года Клод немного оттаял, и Аннетта устроила званый вечер. Ее дочери пригласили своих друзей, а те – своих.

Аннетта оглядела гостиную:

– Если внезапно вспыхнет пожар, – сказала она, – почти вся революция вместе с дымом вылетит в трубу.

До прихода гостей ей предстояло сразиться с Люсиль, теперь без этого не обходился ни один вечер.

– Позволь мне прибрать твои волосы, – взмолилась Аннетта, – как я делала всегда. И украсить их цветами.

На это Люсиль заявила, что лучше умрет. Она не нуждается в шпильках, лентах, цветах и прочих женских ухищрениях. Она хочет свободно трясти своей гривой, а если и согласится завить пару локонов, то лишь для придания ей большей естественности.

– Если тебе неймется изображать Камиля, – выпалила Аннетта сердито, – хотя бы изображай его правильно. Иначе ненароком вывихнешь шею.

Адель хихикнула, прикрывая рот рукой.

– Это делается так. – Аннетта продемонстрировала, как именно это делается. – Запрокидываешь голову и только потом отбрасываешь волосы с глаз. Это разные движения.

Ухмыльнувшись, Люсиль повторила ее жест.

– Теперь похоже. Адель, иди сюда. Встань, иначе не получится.

Три женщины столкнулись у зеркала, прыснули от смеха и скоро уже заливались истерическим хохотом.

– Есть еще один способ, – сказала Люсиль. – Прочь с дороги, льстецы, я покажу.