Она молча кивнула, и ее волосы коснулись его лица.

Еще сидя на диване, Турецкий несколько раз гасил мысль о том, что под блузкой у нее вроде бы ничего нет. И теперь у него внезапно появилось необоримое желание это проверить. Он медленно положил руку на горячую грудь. Лора не придвинулась ближе. Они так и продолжали свой медленный танец, пока музыка не кончилась. А когда она смолкла, еще некоторое время стояли, слегка покачиваясь.

— Сейчас я принесу кофе, — прошептала Лора. — Или лучше чай?

— Ничего не надо, — прошептал Турецкий. — Мне нужна только ты.

И он стал медленно расстегивать блузку, под которой колыхалась упругая грудь.

— Подожди, — прошептала она, — задерну занавески…

23.15. Квартира на Фрунзенской набережной

Турецкий вернулся домой чуть позже одиннадцати. Ирина вышла в прихожую и сразу потянула носом.

— Немного выпили на посошок с Меркуловым, — начал было Турецкий, — а так все нормально.

— Кроме того, что Меркулов звонил тебе весь вечер. Следователь называется! Соврать и то не умеет! Научитесь обманывать, господин следователь, если уж вам так нравится проводить время неизвестно где и неизвестно с кем.

— Да что ты, Ириша! Я весь день лямку тянул, как вол. Одна мечта была — доползти до дома.

— Так я тебе и поверила, Турецкий, — проговорила Ира, и, хотя в ее голосе чувствовалась ирония, он понял, что она смягчилась.

В комнате на пианино стояла ваза с букетом великолепных роз. Алые и белые, они едва умещались в большом хрустальном сосуде. Несколько часов назад, покупая возле гостиницы «Украина» цветы для Лоры, Турецкий видел похожие розы, но, разглядев цену, вздрогнул. Одна из них стоила дороже, чем несколько гвоздик.

— Что вы хотите, мужчина, это штучный товар из Голландии, — пояснила продавщица. — В основном и покупают их по одной.

Здесь же таких роз было десятка полтора. Турецкий прикинул, сколько они должны стоить. Получалась сумма, несравнимая с его зарплатой.

— Откуда такая роскошь? — ошеломленно спросил он.

— Запамятовал? У меня же сегодня был благотворительный концерт в детском доме. Об этом даже по радио сообщали с утра.

— И что? Бедные сироты подарили тебе это?

— Представляешь? Я села, играю свою популярную программу и вдруг чувствую, в зале что-то не то, не так как-то. Зал небольшой, какой у них там, в детском доме, может быть зал. Я вполоборота покосилась во время паузы, смотрю — сидит Алексей.

— Какой Алексей? — не сразу сообразил Турецкий.

— Ну как же — Алеша. Который приходил ко мне с этими жуткими руками.

— Так, — единственное, что смог выговорить Турецкий.

— Я ему говорю: вы все еще в Москве?

— А он? — мрачно спросил Турецкий.

— «Да, говорит, Ирина Генриховна. Вот, задержали дела». И преподнес мне эти розы. Прекрасные, правда?

— Богатый у тебя поклонник… — проворчал Турецкий. — Его что, сироты взяли на содержание?

— Хватит ерничать! Детишки там просто необыкновенные. Так чувствуют звук, тепло! Я сама чуть не расплакалась. Откуда я знаю, как он там оказался. Может быть, услышал по радио и пришел. А я, ты знаешь, как только его увидела, так даже заиграла иначе. У меня такой подъем начался.

— Все ясно, — процедил сквозь зубы Турецкий.

Он уже забыл про Лору. Злоба, досада на Снегирева захлестнула его с головой. Мало того, что он остался в Москве, так нет чтобы залечь на дно — по концертам разгуливает, цветы носит чужим женам! И вдруг Турецкий понял, что к раздражению на Скунса добавилось новое, доселе не очень знакомое ему, но очень неприятное чувство. Ревность.

10.00. Квартира на Бирюсинке

После ранения у Дроздова стала часто болеть голова, причем чем дальше, тем чаще, и он завел возле кровати баночку с водой и анальгин. Как и полагается старой развалине, которой давно на кладбище прогулы ставят. Когда ребята навещали его, он со стыдливой поспешностью прятал то и другое.

Вчера, отгадывая кроссворд, он вытащил из шкафа словарь Даля, открыл томик посередине и через пять минут начисто позабыл, за каким словом полез. Кончилось же тем, что он взял книгу в постель и долго читал все подряд, статью за статьей.

Ночью после этого его разбудила головная боль. Разбудила не полностью, ровно настолько, чтобы повернуться на правый бок и потянуться к таблеткам. Обычно в таких случаях он открывал один глаз и лампу не зажигал: для медицинской процедуры вполне хватало отсветов фонаря, горевшего внизу во дворе.

Сегодня фонарь почему-то не горел. То ли сам испортился, то ли разбили «одноклеточные», в очередной раз навестившие своего приятеля Аристова. Мрак стоял, как в могиле, не просматривались даже привычные очертания мебели. Вадим пошарил впотьмах, но только уронил анальгин на пол. Было слышно, как таблетки брякнули о плотный целлофан упаковки. Пришлось просыпаться окончательно и включать лампу возле кровати. Тумблер щелкнул, но лампочка не зажглась. Вадим поискал глазами зеленоватый дисплей электрических часов, не обнаружил его и сообразил, что произошла очередная авария.

Серьезная, наверное: судя по темнотище, вышибло весь район…

Он ощупью нашел анальгин, проглотил лекарство и перевернулся на другой бок — досматривать сны.

Первое время, выйдя в отставку, он упорно заводил будильник и вскакивал рано поутру. Потом приобрел вредную привычку подолгу читать на сон грядущий, стал просыпаться Бог знает когда. Покатился, в общем, по наклонной плоскости. Осталось только бросить каждодневные тренировки, тем более что благовидный предлог и придумывать было не надо: врачи единодушно предписывали ему полный покой…

Проснувшись во второй раз, Вадим снова открыл глаза в том же кромешном мраке, что и раньше. Видимо, времени прошло совсем немного, но почему-то он чувствовал себя вполне выспавшимся и отдохнувшим. Он сладко потянулся и устроил руки под головой, закрыв глаза.

Сон, однако, не шел. Вадим просто лежал в темноте и прислушивался. По ночам дом населяли совсем не те звуки, что днем. У соседей снизу были большие настенные часы с боем; по ночам он всегда слышал их звон, днем — почти никогда. Надежная старинная техника, естественно, не обращала внимания на такую глупость, как аварии с электричеством. Дроздов решил хотя бы так выяснить, который все-таки час, и терпеливо принялся ждать.

Но вместо боя часов услышал нечто совершенно иное.

Где-то вовсю работало радио, транслируя детскую передачу. За стеной гремела в раковине посуда. Соседка снизу бранила мужа, выпроваживая его за картошкой. Тут уже разлетелись в разные стороны последние остатки сна, и до Вадима начало медленно доходить, что непонятное тепло, осязавшееся на плече, было теплом солнечного луча.