— У него были преступные наклонности?

— В каком-то смысле да, но только так, по мелочам. Он действительно был несдержанный, но, сколько мне помнится, в «Годхавн» попал не за какие-то насильственные действия. Нет, ничего такого я не помню, но ведь все это было двадцать лет назад, верно?

Карл достал блокнот:

— Сейчас я буду быстро задавать вопросы и хотел бы, чтобы вы отвечали коротко. Если ответа не знаете, переходим к следующему. Если что-то не сразу вспомнится, можно потом вернуться к пропущенному. Договорились?

Воспитатель вежливо покивал Ассаду, который поднес ему только что приготовленное липкое, обжигающе горячее варево, налитое в хорошенькую чашечку с золотыми цветочками. Воспитатель с улыбкой принял ее, о чем скоро наверняка пожалеет, и перевел взгляд на Карла:

— Да, согласен.

— Настоящее имя мальчика?

— Кажется, его звали Ларс Эрик, или Ларс Хенрик, или как-то похоже. Фамилия была из самых распространенных. Кажется, Петерсен, но это мы уточним, когда я пришлю факс.

— Почему его называли Атомос?

— Это было как-то связано с работой его отца. По-своему, отца он очень уважал. Тот умер за несколько лет до того, но, как мне кажется, он был инженером и выполнял какие-то работы вроде бы на мысе Рисё, где атомная станция. Но это, я думаю, можно потом проверить, когда будет известно имя и персональный номер мальчика.

— У вас сохранился его персональный номер?

— Да. Вообще-то он пропал вместе с другими документами из папки, но в нашей бухгалтерии учитывались дотации, поступавшие от коммуны и от государства, так что номер был снова записан в папку.

— Сколько времени он у вас пробыл?

— По-моему, года три или четыре.

— Это долгий срок для его возраста?

— И да и нет. Иногда так случается. Его никак не удавалось пристроить куда-нибудь. Он не хотел снова попадать в приемную семью, а родная семья не могла его принять домой.

— Вы слышали что-нибудь, что с ним потом стало? Как у него сложилось дальше?

— Случайно я повстречался с ним через несколько лет, и мне показалось, что у него все наладилось. Кажется, это было в Хельсингёре. Помнится, он работал стюардом или, может быть, штурманом — что-то в этом роде. Во всяком случае, он был в форменной одежде.

— То есть, выходит, стал моряком?

— Кажется, так. Что-то из этой области.

«Надо раздобыть список экипажа шлезвиг-гольштейнского парома, — подумал Карл. — Интересно, наши его тогда затребовали?»

Перед ним вновь встало виноватое лицо Бака, каким он видел его в четверг в кабинете шефа.

— Одну минутку, — извинился Карл перед гостем и крикнул Ассаду, чтобы тот сходил к Баку и спросил, имелся ли список экипажа парома, с которого исчезла Мерета Люнггор, и если да, то где он теперь.

— Мерета Люнггор? Речь об этом расследовании? — спросил воспитатель.

Глаза у него по-детски загорелись надеждой, и он жадно отхлебнул из чашки сладкого чая, больше похожего на сироп.

Карл одарил его улыбкой, давая понять, что счастлив услышать этот вопрос, но ничего не ответил и продолжил:

— За мальчиком замечались признаки психопатии? Был ли он способен на проявления сочувствия?

Воспитатель с тоской посмотрел на опустевшую чашку. Очевидно, он не принадлежал к числу тех, кто закалил свои вкусовые рецепторы при помощи микро-, макродиет.

— У многих мальчиков, которых к нам направляют, присутствуют врожденные отклонения, — ответил он, приподняв седые брови. — Разумеется, некоторым из них ставят диагноз, но я не припомню, чтобы это имело место в случае Атомоса. Мне кажется, он был способен сочувствовать. Во всяком случае, за свою мать он часто переживал.

— Для этого имелись причины? Она была наркоманкой или что-нибудь в этом роде?

— Нет, что вы! Ничего подобного. Сколько я помню, она сильно болела. Поэтому-то ему так долго нельзя было вернуться домой к родным.

Экскурсия после этой беседы получилась короткой. Йон Расмуссен оказался ненасытным исследователем и комментировал все, что попадалось ему на глаза. Будь его воля, они обошли бы всю префектуру, не оставив без внимания ни одного квадратного метра. Ни одна деталь не казалась ему не стоящей внимания, поэтому Карл притворился, будто в кармане у него лежит пейджер, который вдруг завибрировал.

— Ах, простите! Это сигнал о том, что где-то произошло убийство, — сказал он с таким серьезным лицом, что воспитателю передалось его настроение. — Боюсь, что на сегодня нам придется расстаться. Спасибо вам, господин Расмуссен. Значит, я рассчитываю через пару часов получить факс. Итак, всего хорошего?

Во владениях Карла более или менее наступила тишина. Перед ним лежала записка, в которой говорилось, что Баку ничего не известно о каком-либо списке экипажа. Чего еще можно было ожидать?

Из каморки Ассада доносилось тихое бормотание: это он молился на коврике в уголке. Кроме этого, не слышно было ни звука. Карл чувствовал себя кораблем, потрепанным бурей: целый час телефон разрывался от звонков по поводу статейки из поганой газетенки. Позвонили все, начиная с директора полиции, который пожелал поддержать его добрым словом, до местных радиостанций, редакторов, газетных писак и всякой мелкой шушеры, вращающейся в сферах, близких к СМИ. По-видимому, фру Сёренсен с третьего этажа получала особое удовольствие, переключая на подвал всех без разбору, так что он наконец вырубил в телефоне звук и активировал кое-какие функции, касающиеся входящих звонков. Беда была лишь в том, что он всегда плохо запоминал номера, но, по крайней мере, так он обезопасил себя от дальнейших обращений.

Первой весточкой, которая вывела его из состояния зимней спячки, стал факс от воспитателя Расмуссена.

Йон Расмуссен, как и следовало ожидать, показал себя воспитанным человеком, поблагодарил за оказанный ему прием и похвалил Карла за то, что тот провел для него экскурсию, не пожалев времени. Далее шли документы, содержание которых, несмотря на краткость, дорогого стоило.

Мальчика по прозвищу Атомос на самом деле звали Ларс Хенрик Йенсен. Персональный номер его был 020172–0619, то есть 1972 года рождения, а значит, сегодня ему должно быть тридцать пять лет. Следовательно, с Меретой они были приблизительно ровесниками.

«С ума сойти, до чего обыкновенное имя — Ларс Хенрик Йенсен», — устало подумал Карл. Казалось бы, чего стоило Баку или кому-то еще из зубров во время первого следствия распечатать список команды шлезвиг-гольштейнского парома? Кто знает, возможно ли вообще его теперь раскопать?

Карл нахмурился. Какой бы это был гигантский шаг вперед на пути следствия, если бы выяснилось, что этот человек работал тогда на шлезвиг-гольштейнском пароме. Надо надеяться, что это можно будет установить, запросив сведения в «Скандлайнз». Он еще раз проглядел факс и устремился к телефону, чтобы позвонить в управление компании.