Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнем.

— Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я — особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.

— Тогда еще один вопрос, мэм, если вы не против, — это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. — Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе — это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И еще, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или еще что-то? При чем тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?

— Таких — едва ли. А какие могут быть другие — большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?

— На то ведь она и вещь, — сказала Мари. — Используй, а поломалась — выбрось. Нет у нее души — аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.

— Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были плохие вещи — и хорошие. Были старые вещи, прожившие в семье не одно поколение. Молчаливые свидетели, не принимаемые в расчет, как участники конференции в режиме «только для чтения». Вы никогда не думали, что душа — это может быть заразно? Что вы — мы! — заразили Авалон, принеся сюда наше добро и зло? Если вы вселяетесь в вещь, может, она вас просто пускает? Что вы можете воодушевлять только то, что способно иметь душу?

— Если сказать об этом Пантократору, — задумчиво вымолвил Норм, — это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.

— Пантократор слышал на своем веку достаточно бреда, однако бред, подтвержденный нашим существованием…

— …может быть опасен для самого нашего существования, — заключил Рубен. — Один из нас уже поплатился за доверчивость.

— Я знаю, — сказала Мари Люссак. — Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.

Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.

— Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я — Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?

* * *

Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем — не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречен нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись — мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! — он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй — проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждет в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с ее новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма — рехнешься с нами.

— Я, — сказал Брюс, — хочу знать прежде всего, что ты такое. Тебя хотели вместо меня оставить, и жил бы ты моей жизнью, и было б твоим все, что мы сейчас на троих делим. Что ты такое с мелодраматической точки зрения? Мой полный близнец, такой же сын Рубена Эстергази, и вся разница в том только, что ты воспитан Рубеном Эстергази, как был бы воспитан я, будь он жив. Как это принято у Эстергази: личным примером. У тебя был отец каждую минуту твоей жизни.

— А это была жизнь, да?

— Не то, чтобы я жалуюсь, но кто из нас настоящий сын Назгула?

— Отвечу — я, но ты явно к чему-то ведешь.

— Мы, — вмешался Норм, — ведем к тому, что никто из нас не встанет в обиженную позу. И вот еще… вы не решите это дело, договорившись только между собой. По-хорошему выбирать бы надо Мари Люссак. Зачем ей на Зиглинде бульдозер? У тебя к ней помимо биохимии — что?

— А биохимии недостаточно?

— Нет. Вычти ее, и что останется?

— А почему я должен ее вычитать?

Брюс и Норм оба тяжко вздохнули. Чертов Второй «вырос» на Дикси среди демократических ценностей и ничего не принимал как должное. Брюс взглядом попросил у отчима помощи.

— Потому что, извини меня, дружище, но кто ты без Рубена? Подросток… ладно, пусть даже подросток-Эстергази. Его чувство имеет множество слагаемых, против твоего, запрограммированного генетиками Шебы, оно объемно и многогранно. Он самоотверженно любит. Ты капризно хочешь. Он — дух, ты — тело. Противоречие убьет вас обоих, если кто еще не понял, и не сделает счастливой Мари Люссак.

— Сдается, мне тонко намекают, что неплохо бы сделать этим двоим свадебный подарок — вот это тело со всей его биохимией, чтобы все стало правильно, чтобы ее диктат перемножить на притяжение душ. Сделать сложное простым. А что у меня есть, кроме тела? Я пробовал быть лучеметом, это совершенно не мое. Там, знаете ли, нужен совершенно другой уровень целеустремленности. Бульдозером прикольно, но, по-моему, тут какой-то подвох. Короче, найдите мне подходящий вариант — и забирайте. Где-то тут у меня был список желаний… Кстати сказать, меня вовсе не устраивает зваться «Этим Вторым». С чего это вдруг Второй? Найдите другое имя, и чтобы впереди тебя по алфавиту. Мое самолюбие этим удовлетворится. Вот к примеру хорошее слово — Алеф. И буква первая, и слово такое… бычье.

— Алеф, — сдержанно сказал «бульдозер», — это из моей памяти.

— Э-э-э… Алькор? — осенило Брюса. — Сгодится тебе?

— Алькор? Двойная звезда? А почему меньшая из двух? Ее и увидит не каждый.

— Ну так и ты непрост. Мицар ярче, но он «конь», «тело», а Алькор — «всадник», «дух», а еще — совершенно верно! — их две, и я вижу в этом нечто… э-э-э… символическое. Как тебе? Сойдет?

— Ну если «всадник», — милостиво согласилась сущность, — тогда еще куда ни шло. А почему вы так уж хотите от меня избавиться? Подумай, как мы хороши в комплекте. Пока мы вместе, один может прошвырнуться. Какие возможности, а? Вы хотите их потерять? Будучи в теле один, выйти ты, допустим, сможешь, но ненадолго, и никогда — спонтанно. Нужен же тебе внутренний голос? Или здравый смысл?

Или подростковые комплексы?

— Головой подумай! — рявкнул «бульдозер». — Я не могу быть с женщиной, зная, что я с ней не один.

Брюс вздохнул. Он только что понял, что подразумевал Андерс, говоря: «Ни об одном из этих засранцев я не мечтал». Младшие, черт их побери, братья. Нет, в сущности, он прекрасно понимал Алькора. Кто тот без Рубена? Рубен для него как вдохновение, большая и основополагающая часть натуры, главная ветвь этого дерева и пара крыльев за спиной. С Рубеном он достает с рукой до звезд, его любят женщины, он может говорить про себя — мы…

Как же так вышло?