– Таких списков нет.

Царь подошел к письменному столу, на котором лежали две курительные трубки – пеньковая и вишневая, обе заблаговременно набитые табаком. У оттоманки на столике стояла зажигалка в виде античного светильника. Император взял вишню, щелкнул зажигалкой и раскурил трубку. Оставляя за собой шлейф дыма и табачного аромата, подошел к окну, за которым, несмотря на то что был полдень, висел густой, почти непроницаемый туман, клубами поднимающийся с окрестных прудов.

* * *

Два часа назад в этот же кабинет вошел дежурный офицер с пакетом, только что полученным из Мукдена, где располагалась ставка наместника. Офицер вручил пакет императору, отдал честь, развернулся и пошел к двери…

Это был Берг – тот самый, что спас триста японских мичманов. В белом кителе с аксельбантом и новеньким орденом Владимира, он тихо вышел из кабинета, аккуратно прикрыл за собой дверь и сел за огромный стол, заставленный телефонными аппаратами и заваленный бумагами, приходящими из разных концов империи и мира.

В Петербург его перевел все тот же дядя, который продолжал командовать императорской яхтой. После разговора с Истоминым Берг, вернувшись на корабль, быстренько накропал дяде письмо с описанием собственного подвига и просьбой о переводе в Петербург. Ко всему этому он приложил вырезку из японской газеты, где говорилось о спасении «Наканоура-Мару» русским эсминцем «Бесстрашный». Письмо и вырезку сунул в конверт, заклеил и отнес на почту.

Карл Францевич, получив конверт, долго крутил его в руках, не зная, стоит ли вскрывать то, что пришло от сумасбродного племянника, или лучше сразу выбросить письмо в печку. Решил вскрыть – и не прогадал. Подвиг был достоин награды, хотя вице-адмирал Старк посчитал его никчемным. Вечером дядя встретил старого друга и сослуживца, вице-адмирала Авелана, выходящего из здания морского министерства, усадил в свой экипаж и повез в лучший ресторан Петербурга.

Через три дня Берг сдал корабль старпому, сел в поезд и укатил в Петербург. Через две недели Александр вышел на Николаевском вокзале и сразу поехал к дяде. На следующий день мичман был представлен императору, который крепким рукопожатием поблагодарил его за жест доброй воли по отношению к японским гражданам, что способствовало установлению добрых и теплых отношений с восточным соседом. За все это лейтенант Берг был награжден орденом Святого Владимира с мечами и бантом и назначен флигель-адъютантом.

А еще через день началась война.

* * *

Император, пыхнув трубкой, повернулся к адмиралам.

– Значит, вы настаиваете на самых суровых мерах?

– Исключительно ради блага России. – Рожественский решил идти до конца.

– Я обдумаю ваше предложение, Зиновий Петрович. Все свободны, господа… Федор Карлович, вас попрошу задержаться.

Дождавшись, когда последним выйдет захмелевший дядя и дежурный офицер прикроет за ним дверь, Николай II подошел к Авелану и посмотрел ему в глаза.

– У нас с вами были серьезные разногласия в последнее время.

– Я не отрицаю этого, Ваше Величество.

– Так вот, в связи с официальным подтверждением поведения капитана Руднева и его команды я бы хотел, чтобы вы приняли на себя некие полномочия.

– Роль палача не по мне.

В кабинете наступила томительная тишина. Николай II хмыкнул, взял со стола пакет, который принес ему Берг, и протянул Авелану.

– Текст письма сильно разнится с информацией, опубликованной в японской прессе. Поэтому у меня и будет одна просьба. Считайте ее приказом.

Время перевалило за полдень. На траверзе с правой стороны крейсера виднелись угрюмые скалы острова Иодольми, а впереди, изрыгая огонь, маневрировал противник.

В боевой рубке, кроме вахты, заступившей еще с утра, находились командир, старший артиллерист, старший штурман, ревизор и вахтенный начальник. Рулевой медленно вращал штурвал, возле телефонов и переговорных труб суетились унтера, в проходе боевой рубки стояли штаб-горнист и барабанщик. У входа в рубку, на ступеньках трапа, стояли сигнальщики и рассыльные командира. По пятам за Рудневым неразлучно ходил квартирмейстер и ординарец по совместительству Тихон Чибисов. Куда командир – туда и он. Из-за тесноты и трудностей наблюдения (мешали свисающие остатки сгоревшего парусинового обвеса) командир крейсера встал в проходе между горнистом и барабанщиком и отсюда продолжил командовать кораблем. За его спиной тут же вырос Чибисов, посмотрел по сторонам, оценивая угрозы, вздохнул и замер, готовый в любой момент защитить командира.

Часы в рубке показывали 12 часов 5 минут пополудни, когда два снаряда с периодичностью в полминуты нашли свою цель. К несчастью для крейсера и его команды, тот, что пришел первым, перебил трубу, в которой были проложены рулевые приводы. В результате потерявший управление корабль стало сносить на каменистую отмель, протянувшуюся вдоль острова Иодольми.

Второй снаряд, с полуминутным интервалом, влетел в промежуток между крылом носового мостика и фальшбортом и взорвался между орудием Барановского и фок-мачтой. Сверкнула вспышка, раздался грохот – и всем стоящим в боевой рубке показалось, что их маленькая бронированная коробочка раскололась на части. В проход влетел каскад осколков, круша все на своем пути. Одновременно с этим по прорезям амбразур ударила упругая волна горячего воздуха.

От взрыва фугаса погиб весь расчет орудия и три человека в боевой рубке: квартирмейстер Костин, бывший на передаче приказаний, и стоящие рядом с командиром в проходе рубки горнист Нагле и барабанщик Донат Корнеев. Судьба хранила капитана крейсера: именно между ними встал Всеволод Федорович за пять минут до злополучного снаряда. Чибисову, прикрывавшему командира со спины, осколок распорол руку от плеча до локтя. Не обращая внимания на рану, из которой хлестала кровь, он кинулся к командиру, который с разбитой головой лежал на полу.

– Ваше благородие, как же так? – причитал Чибисов, стараясь перевернуть командира на спину.

Пол был завален стрелками, разноцветными кнопками, циферблатами и корпусами от барометров, часов и компасов, разбитыми тахометрами, переговорными трубками и телефонными аппаратами. Поверх всего этого лежали рваные документы, таблицы, карты и лоции. В дыму слышались стоны и отборная ругань.

– Ваше благородие, ваше благородие! – теребил командира ординарец.

– Что с командиром? – Степанов присел рядом с ними, трогая свой стесанный до крови лоб.

– Не знаю.

– Помощь нужна? – к ним кинулся рулевой.

– Держать штурвал! – рявкнул старший офицер, и Снегиреву понадобилось всего полсекунды, чтобы допрыгнуть до штурвала и выровнять заваливающийся набок крейсер.

Вахтенный офицер Шиллинг помог Степанову поднять и усадить Руднева возле стенки. Командир был жив, но находился в прострации. Через пару минут его взгляд чуть прояснился, он застонал и пошарил по полу в поисках фуражки.