Беззвездная ночь ничего не поняла.

Да, обнаружилось перед ними то, что они скрывали раньше.

Коран. Скот. 28(28)

В темноте кабины завозился Ягер. Он спал сзади, на сиденьях, которые обычно отводятся для отдыха водителя. Фрисснер, которому не спалось, прислушался. Ягер возился, шуршал неведомо откуда взявшимися бумагами, Артуру показалось, что это старые газеты. Хотя откуда они тут?

Если не глядеть в окно, то один к одному Финляндия, куда пару лет назад скинули Фрисснера и его команду. Была страшная зима, казалось, воздух замерзает сразу, только-только покинув рот. Облачко пара осыпается маленькими снежинками. Они имели все шансы замерзнуть тогда, но как-то выкрутились, не без помощи местного населения

Артуру припомнилось, как выскочил, бесшумно передвигаясь по снегу, из-за кустов лапландец, уже совсем седой, но крепкий старик. И каким неуловимым движением соскользнула с его плеча двустволка, мигом отыскавшая самого главного в группе, его, Фрисснера. Помнится, он тогда едва успел поднять руку вверх, и Богер замер, хотя рука все еще судорожно нащупывала курок шмайсера. Остальные даже среагировать толком не успели, старик был больше похож на снежного призрака, чем на человека. Как-то его звали? Мати?.. Кажется, так. Фрисснер почему-то хорошо запомнил только его фамилию. Хейсконен. Да, именно так. Богер потом долго пытался освоить эту наработанную годами сноровку, вскидывать ружье наперевес так, чтобы толстый тулуп не только не мешал, а наоборот… А Каунитц пил с братом того гостеприимного старика свирепую самогонку. Пил наперегонки, да так и свалился на широкую столешницу, а брат Мати Хейсконена, такой же седой старикан, пошел в баню, где долго кряхтел, охал, а потом вышел и уволок бездыханного Эмиля в душную, протопленную комнатушку, где густо пахло осиной, медом и чем-то еще, горьким, перехватывающим дыхание, но невообразимо приятным.

Богер возился на лавке, с интересом разбирая неведомо как очутившуюся на хуторе Мати подборку старых газет. Разных, даже русских…

Капрал Вайс, который на деле был совсем не капрал, а какая-то важная сволочь из штаба, которую было необходимо доставить в нужное место, всю ночь шастал за внучкой или даже правнучкой Хейсконена. А наутро предложил расстрелять всю семью, мол, видели много, не положено, и вообще лапландцы как-то сильно не укладывались в «расовую доктрину» самого Вайса. Его послали к такой матери, а покойный Шиммельпфениг по прозвищу Вонючка просто выбил «капралу» зубы. Тот долго шипел как гадюка, брызгал кровью и утирал сопли, зло поглядывал на Фрисснера, грозил неприятностями. А потом, когда вся группа с потерями перебралась через огромное, едва покрывшееся слабым, как оказалось, льдом болото и до цели оставались считанные километры спокойного пути, заявил, что лично вышлет в эти края карательный отряд. Пусть вырежут всех до единого местных ублюдков..

Каунитц застрелил его в затылок и долго смотрел на залитый кровью снег, думая о чем-то своем.

А Фрисснер тогда вспомнил внучку или правнучку старика Хейсконена, которая, устав прятаться от Вайса, скользнула под бок к Артуру, отдавая ему всю свою нерастраченную в дремучих лесах женскую нежность… И ничего не сказал. Труп отволокли в болото.

Расследование… Тогда группу сильно выручило то, что все бумаги и документы Вайса были доставлены в целости и сохранности. Как оказалось, сама личность фиктивного капрала была, в общем-то, не слишком важна…

Потом перед глазами встал истерзанный грязевым потоком Эмиль… И ссохшийся Богер, агонизирующий прямо на руках у Артура…

«Вот и все… – подумал Фрисснер. – Кончилась моя команда. И я сам, наверное, кончился… Воды не хватит на обратный путь. Это понимаю я, потом поймут и другие… Только я к тому времени уже стану песком, меня поглотит пустыня. Древняя, старая, как сама Земля, такая же непостижимая и, наверное, живая. Значит, я стану частью этого огромного организма. И меня будет гонять ветер из конца в конец. Когда-нибудь я поглощу весь мир… Получается не такой уж печальный конец. Только жаль ребят…»

Из-за спины высунулась помятая физиономия Ягера. Он досадливо потрогал распухший нос, тревожно втянул воздух, словно проверяя, не идет ли кровь, и сказал:

– Ну что, господин штурмбаннфюрер, какие планы на будущее?

Фрисснер молча смотрел перед собой, в темноту ночи, где-то сбоку взлетели искры, это Фриц Людвиг подкинул дровину в огонь.

– Понятно, – сделал вывод Ягер – Приятно сознавать, что вы не питаете иллюзий вырваться из этого мистического кошмара.

– Странно слышать, Ягер, вы же мистик.

– Конечно, – подтвердил Ягер. – Мистик.

– Ну так почему бы вам не ударить в бубен и не вызвать каких-нибудь эфирных духов или во что вы там верите…

Ягер с интересом посмотрел на Артура.

– Все вам мало, как я погляжу. Вам мало этого арабо-мусульманского бестиария, вам еще подавай эфирных духов. Вы меня пугаете, Артур. Вы даже не понимаете, в чем ваша сила.

– В чем же?

– В атеизме, конечно. В вашей вере.

– Атеизм это не вера.

– Вера, вера. Самая надежная, потому что подразумевает полное безверие. Понимаете, в чем удобство? Нет возможности ошибиться. Вы ни во что не верите. Вам сам черт не брат, вам не страшны тролли, и гремлины не ломают двигатели ваших самолетов… Это же так удобно – ни во что не верить. Так сохраняйте ваш якорь, держитесь его, может быть, эта мистическая канитель вас и не затронет.

– Почему именно меня?

– Потому… Это же не просто драка, не просто экспедиция. Это нечто большее.

– Что, например?

– Мы идем в мир, где веками верили в Аллаха, в его ангелов, в его пророков. Вокруг этих мест, вокруг Зеркала имеется огромный наговоренный потенциал, который складывался поколениями. Многими поколениями. Вы представляете, какого уровня эта вещь? Вы можете себе представить?

– Нет, – честно ответил Фрисснер.

– Это предмет, который ведет свою биографию от Сотворения мира, если не всей Вселенной. А мы лезем сюда со своими идиотскими техническими игрушками…

– Ну, пока они нас спасали.

– Вы так думаете? После всего? После Богера? Мы здесь только потому, что нас пустили. Я не спал… Я думал, почему мы все-таки дошли, почти дошли, до этого места? Почему профессор, отец нашего очкарика, добрался до этих мест? Почему мы добрались и наверняка не одни мы… но никто, никто не смог овладеть этим предметом?! Вы не знаете?

– Нет.

– А я думаю, что знаю… Я понял… Зеркало! Вот ответ!

– Я вас не понимаю, Людвиг. Мне кажется, сейчас слишком поздно для подобных изысканий в сфере теософии.

– Хм, вы забавный. А какое время для теософских изысканий наилучшее, нежели ночь? Вы поймите меня, Артур, может быть… Может быть, я не прав, тогда поспорьте со мной!