счастью, в этот момент прибежал Цви. Он выглядел возбужденным, его молодое бородатое лицо улыбалось.

– Фройляйн Гольд, день добрый! – крикнул он, узнав Хульду. И обратился к жене: – Нам пора на посадку, милая. – Взгляд, которым он одарил Тамар, излучал любовь и нежность.

Хульда отступила, чтобы Ротманы могли спокойно попрощаться. Аври обнял сына и невестку, он был заметно растроган. Рут поцеловала Цви в обе щеки и прикоснулась рукой к плечу Тамар. Потом склонилась над коляской и поцеловала Исаака в лоб, коротко и с сомкнутыми губами, как птица, клюющая крошки. Хульда наблюдала, как Аври обнял жену за плечи и отошел с ней, чтобы пропустить Тамар в вагон. Цви с помощью проводника занес коляску в вагон и запрыгнул сам. Уже раздались трели свистка, и двери закрылись. Металлическая громадина со скрипом пришла в движение, дышала, испускала дым и пронзительно свистела. Паровоз отъехал с вокзала, оставив на перроне лишь облако дыма.

Хульда смотрела ему вслед. Она желала молодым Ротманам обрести счастливую жизнь вдали от мест, где они так страдали. Ей вдруг это показалось возможным.

Когда Хульда развернулась, Рут Ротман стояла прямо перед ней. У несчастной женщины были влажные глаза и покрасневшие веки, и в первый раз со времени знакомства ее вид вызвал жалость. Она все потеряла.

– Я желаю вам всего доброго, – сухо сказала Хульда. Она бы с удовольствием сказала что-нибудь успокаивающее, но ей ничего не пришло в голову.

Рут засопела:

– Вы меня осуждаете, я это вижу.

Аври немного отошел в сторону и с видимым интересом наблюдал за грязно-белыми голубями, воюющими за кусочек хлеба.

– С чего вы взяли? – спросила Хульда.

– Я это вижу в вашем высокомерном взгляде. Но знаете, у меня были на то причины.

– И какие же? – Хульда ожидала, что Рут сделает признание, но она только сомкнула плотнее губы и медлила. Но, наконец, произнесла: – Я хотела защитить самое дорогое, что у меня есть.

Хульда разозлилась:

– Но у вас не было на то права. Ваш сын взрослый человек и волен сам принимать решения.

– Вам этого не понять, – упрямо сказала Рут.

– Почему?

– Вы не мать.

С этими словами Рут развернулась и шагнула к своему мужу. Но потом все же обернулась.

– В эти дни мы празднуем Хануку, еврейский праздник огней. Я желаю вам светлого праздника, фройляйн Гольд, и нам тоже. Несмотря ни на что.

Аври молча поклонился Хульде на прощание, и супружеская пара медленно прошла по перрону до конца платформы. Плечи Рут были поникшими, как у старушки.

Хульда обернулась и посмотрела на линии дорожных путей, покидающих вокзал, разветвляющихся и исчезающих в моросящем дожде. Рут была права, подумала она. Все эти чувства матерей, сложные и простые одновременно, были ей неведомы. Она могла лишь догадываться, что происходит в душе матери, лишь быть сторонним наблюдателем, отмечая, какие действия эти чувства влекут за собой. Она часто видела лишь боль и отчаяние. Но и счастье тоже видела! Все это так тесно сосуществовало, переплетясь в сложный комок.

А она сама? Хульда шагала по скользкому перрону. Не топчется ли она на месте? Не созерцает ли жизнь, в одиночестве стоя на ее обочине? Но правда ли, что на обочине и действительно в одиночестве? Лицо Карла с потрескавшимися стеклами очков всплыло у нее перед глазами, и Хульда невольно улыбнулась. В последние недели они почти не виделись, он с головой был погружен в расследование своего дела. Но теперь оно было, наконец, закрыто. И они договорились встретиться завтра. В день Святого Николая они пойдут пить какао в кафе «Йости», так они договорились.

При мысли об этом шаги Хульды сделались легкими. Ханука, подумала она. В детстве они иногда праздновали этот праздник, без большого энтузиазма, но они всегда зажигали свечи в девятисвечнике, а Беньямин Гольд при этом напевал. Хульда вспомнила, как спросила его однажды, что же празднуют в Хануку. Отец потянул ее за косу и подмигнул.

– Надежду, крошка Хульда.

32

Четверг, 6 декабря 1923 г.

Хульда с наслаждением облизывала серебряную ложечку со сливками и вновь погружала ее в большой бокал швейцарского какао, стоявшего перед ней на круглом столике. С тех пор как к ней вернулся аппетит, она поправилась на килограмм и ничего не имела против. Ее лицо опять округлилось и она почувствовала себя прежней, смотрясь по утрам в зеркало надо раковиной. Она ощущала полноту сил и возросшую активность. Вспоминая прошлое, она полагала, что инфляция и ссоры с Карлом одинаково воздействовали на ее желудок, потому что параллельно со стабилизацией в стране их отношения наладились, и привычка лакомиться тоже вернулась.

Карл сидел напротив нее, куря свои неизменные сигареты Juno, пил кофе «Фарисей», тоже с объемистой шапкой из взбитых сливок, и выглядел расслабленным как никогда. Он небрежно листал зачитанную газету Вельтбюне, но Хульда понимала, что это был лишь предлог, чтобы спокойно рассматривать высокие потолки кафе «Йости», движение перед широкими витринами на Потсдамской площади – и не в последнюю очередь ее саму.

Хульда зарделось под его взглядом, надеясь, что ему не покажутся глупыми ее неуклюжие попытки нарисовать помадой такие же губы сердечком, как у моделей на рекламах в газетах. Но признательный блеск его глаз за стеклами очков вскоре успокоил ее, и она заулыбалась, склонившись над своим какао.

– Как здесь много народу! – Хульда оглядела шумную толпу вокруг.

Они с Карлом сидели за маленьким столиком, и им было так тесно, что колени соприкасались, и это казалось особенно милым. Все столики вокруг тоже были заняты – людей в заведение пришло столько, что яблоку было негде упасть. Они ели, пили, активно жестикулировали, разговаривая, читали. Пожилой мужчина возвышался над всеми и декламировал что-то, держа в руке пачку помятых листков. Окружающие периодически аплодировали ему. Из граммофона доносились звуки музыки, которые заглушал шум зала.

Карл привлек внимание Хульды, обведя взглядом публику:

– Берлинцы пробудились от своего сна, точно спящие красавицы.

– Или от кошмара.

– В любом случае сейчас наконец что-то меняется. Я это чувствую повсюду впервые после войны. Жажду свершений. Мы снова наслаждаемся жизнью.

– Мы? – переспросила Хульда.

– Я имею в виду немцев, – пояснил Карл. – Но если ты настаиваешь, да: ты и я. Во всяком случае, я надеюсь на это.

Хульда кивнула. Верхняя губа Карла была измазана сливками, и Хульда вытерла ее, облизав после этого кончики пальцев. Сейчас Карл напоминал довольного кота, и она бы не удивилась, если бы он сейчас заурчал.

Карл был прав: довольно быстро толпы отчаявшихся людей исчезли