Его и впрямь это волнует? Разбитое сердце Алька и то, чего он заслужил? Не этот ли старик еще вечером утверждал, что готов засадить своего внука в тюрьму?

Я хотела говорить осторожно, потому как все еще не до конца понимала этого человека, и чего он вообще хочет. Но ничего поделать со своей честностью не могла. Лгать, чтобы добиться своего? Я даже придумать не смогу, как его обхитрить и попытаться хоть как-то наладить их отношения.

— Я не знаю, как исправить то, что сделала, — со всей присущей мне честностью и наивностью заявила я. — Но очень этого хочу и буду стараться. Если вы хотели мне открыть глаза на то, что я испортила ему жизнь — можете считать, что у вас это получилось. Но я не хотела... Думала, что делаю ему лучше, но ошиблась. Простите, я не хочу вас отвлекать этим. Просто... Мы уйдем и сделаем все, как вы сказали. И больше наказывать его за мои ошибки не придется.

Слишком откровенно. Слишком много. Слишком не умеешь держать язык за зубами. Но что теперь с этим сделаешь... Разве что опять опустить глаза в стол, молясь о том, чтобы этот разговор как можно быстрее закончился.

Вместо ответа мой собеседник долго кашлял. Очень долго, настолько, что я успела вновь поднять на него взгляд и даже в полумраке заметить, что платок, которым он пользовался, уже насквозь пропитан кровью. Больно кольнуло осознание того, насколько те мои слова о том, что он не увидит своих правнуков, были правдой. И, словно бы мало мне было этого жестокого осознания, старик вдруг совершенно серьезно спросил, безо всякой насмешки:

— Вы его и впрямь любите, мисс Боуман?

Его вопрос буквально пригвоздил меня к месту, заставив сердце заколотиться.

— Насколько, мисс Боуман?

Странно было слышать такой вопрос от этого старика. Еще недавно он сам меня оттолкнул, запретив говорить с ним о любви. А теперь сам спрашивает? Насколько сильно я люблю Алька?

Настолько, насколько это возможно, хотелось сказать мне. Бесконечно, всей душой и всем сердцем. Настолько, что я готова на все, лишь бы облегчить ему жизнь — даже уйти. Слушаться и делать все, что он скажет. Настолько, что я не мыслила дальнейшей жизни без него.

Но не сочтет ли он все это пустой болтовней?

— Очень сильно... И очень хочу, чтобы у него все было хорошо. Это все, что мне нужно. Почему вы спрашиваете?

Я даже нахмурилась, потому что внутренне боялась, что еще сильнее все испорчу. Сердцем я ожидала условия, которые он мне мог поставить. Но ведь даже этот разговор начинался с того, что я не должна разбивать Альку сердце своим уходом, разве нет?

— Мисс Боуман, а вы уверены, что Альк умеет любить?

Еще один жестокий, нацеленный прямо мне в сердце вопрос. 

— Вы распланировали с ним брак и внуков, но откуда вы можете знать, о чём мечтает мой внук?

— Я сказала тогда про внуков, чтобы вас задеть, — устало выдохнула я. — Простите, если задело. Не планирую я ни брака, ни детей... Да и Альк волен делать все, что захочет. Простите за мою выходку за столом... Разумеется, я так не думаю.

Просто не сдержанна и склонна вытворять глупости, когда в голове перемыкает, ага. Не обращайся он так с Альком за ужином, может, я и не ляпнула ничего такого.

— А что до его любви ко мне... Да, я уверена.

Пусть Альк так до сих пор и не говорил со мной о подобном. Мне это было не нужно. Мне казалось, что я достаточно умею разбираться в чувствах других людей, чтобы не иметь необходимости в их озвучивании.

Старик наконец отпустил перила лестницы и сделал шаг обратно в гостиную, нетвердым шагом направляясь к креслу.

— Мисс Боуман, вы настолько уверены в том, что сможете его удержать подле себя?

Будь на моем месте кто-то другой, он бы наверняка понял, к чему вообще этот разговор. Я же не понимала от слова совсем. Подсознанием я чувствовала, что сейчас происходит какой-то важный разговор, словно в фильме — кульминация, надрыв и наивысшая точка сюжета... И вот я, непонимающе моргаю глазами и не могу понять, зачем меня спрашивают обо всем этом, и что я должна отвечать. Может, этот старик ждет от меня умных и пафосных фраз в ответ, может, все еще надеется, что я покажу себя с лучшей стороны — но мне это было не по силам.

Я, честно говоря, вообще не понимала, какие у него есть основания для таких вопросов. При том, что я была абсолютно уверена, что знаю Алька на все сто. И потому для меня все эти вопросы были бессмысленны. 

— Удержать? — я даже переспросила, несколько неуверенно подходя к креслу, в котором сидел старик и садясь на краешек сиденья дивана напротив. — Может, я не до конца понимаю... Никто никого не держит. Мы просто нужны друг другу. И я нужна ему. Мы делаем друг друга лучше... Я понимаю, что вы мне не верите, потому что знаете лишь об одной стороне медали, но я ничего не могу с этим сделать. Разве что спустя время вы увидите, что мы стараемся. И что Альк может быть лучше, чем вы о нем думаете. И вы... Вы болеете? — я сказала это быстрее, чем успела подумать об уместности этого вопроса, — О, простите, — пришлось сразу же смутиться и стушеваться. — Я не должна была спрашивать.

То, что я сакцентировала на его болезни внимание, моментально все испортило. По крайней мере, для меня. Я словно еще сильнее испортила сцену, и теперь вряд ли могла бы говорить так же легко, как и до этого.

— Oszukać, — раздражённо рыкнул старик, снова силясь подняться с кресла, —Ты всё загубишь. Для вас обоих.

Это было несправедливо. Считать, что я ошибаюсь и вот заявлять мне об этом в лицо. После того, как я вывернула всю душу перед этим стариком... Что же, видимо, мои ответы его не удовлетворили. И учитывая то, что я была предельно искренна перед ним, исправить ничего было невозможно. Потому что врать я все равно бы не смогла.

— Я не понимаю, чего вы хотите, — вздохнула я напоследок. — Жаль, что вы считаете, что все кончится плохо. Может, однажды вы убедитесь в своей неправоте. Доброй ночи.

Если он все это