в порядке? Ты плакала? — вопросы сыпятся один за другим.

— Нет, ничего, — отмахиваюсь я, — давай я тебе потом напишу?

Мне обязательно нужно будет поговорить, но только не сейчас, лучше даже не сегодня, не тогда, когда я осталась в такой неопределенности. Нам с Марком нужно время, нужно остыть, переосмыслить, и лишь после этого принимать решения.

— Ты же знаешь, что можешь обратиться ко мне с чем угодно и в любое время, — тихо говорит Димка и обнимает.

Но это совсем не то, что мне сейчас нужно. Сейчас я не должна раскисать, не должна привлекать внимание, не должна показывать свою слабость. А Димкины объятия расслабляют, хочется уткнуться носом ему в грудь и зареветь.

— Спасибо, спортсмен, — отвечаю я, отстраняясь.

— Воронова? — да что ж за день-то такой, когда всем от меня что-то нужно.

Оборачиваюсь и вижу своего дипломного руководителя, что, проталкиваясь через кучки студентов, рвется ко мне.

— Воронова, как раз хотел Вам звонить, но хорошо, что встретил. У Вас экзамен? — молча киваю, не испытывая угрызений совести за свою невежливость, — тогда сможете подойти ко мне завтра? Я бы хотел обсудить с Вами Вашу работу, пока еще свежи мои мысли по ней.

— Хорошо, — согласно киваю я.

— Тогда подходите к восьми утра, — говорит Эдуард Валентинович, — обсудим и будем свободны, — добавляет он, улыбаясь, на что получает от меня очередной согласный кивок.

Как раз в это время из кабинета выходит наша староста.

— Следующий может зайти, — говорит она, и я не думая иду на экзамен.

Домой приезжаю с чувством, что если немедленно не лягу в постель, то усну прямо на улице, прислонившись к какому-нибудь дереву, и, должно быть именно из-за усталости не замечаю лишних пар обуви у входа. Заметь я их, узнала бы мамины сапоги, развернулась и убежала бы, но, увы, прохожу в квартиру и на кухне, куда захожу за стаканом воды, нос к носу сталкиваюсь с Толиком, да так и застываю на месте, без возможности пошевелиться. Ощущаю, как по шее за ворот свитера стекают холодные капли, а кисти рук охватывает непроизвольный тремор, как медленно холодеют кончики пальцев, словно сосуды наполняются ледяной водой. В ушах стоит гул, сравнимый с ревом реактивного самолета, а желудок резко сводит, и будь там хоть немного еды, меня мы немедленно вывернуло наизнанку.

Толик с первого взгляда еще при знакомстве мне не понравился. Такое бывает, когда смотришь на человека, и он еще не сделал ничего плохого, но уже чувствуешь к нему какую-то неприязнь, как при взгляде, например, на таракана или дождевого червя. Помимо смазливого лица он имел до ужаса неприятные глаза — такие, которые называют «рыбьи», очень светлые, как будто водянистые и отвратительную пустую ухмылку.

— Верочка! — из-за спины этого шкафа появляется мама и тянется ко мне с объятиями.

Я ощущаю ее прикосновения, аромат ее дорогих духов, и, возможно именно это меня и отрезвляет. Отбросив ее руки, разворачиваюсь и, не обращая внимания на ее призывы, убегаю в свою комнату.

Нет, не может быть, только не здесь! Этот кошмар не может повториться!

— Вера! — вздрагиваю от неожиданности, когда мама без стука заходит в мою спальню.

— Зачем ты притащила его сюда? — кричу я, потому что просто не могу говорить спокойно, голос сам собой срывается в крик.

— Вера…

— Как ты могла? Сюда — в наш дом, где мы были семьей!

— Вера…

— Ты знаешь, что я не хочу и не могу его видеть, ты знаешь, как я к нему отношусь и ты все равно притащила его сюда! — не давая маме вставить и пары фраз, кричу я.

— Вера, мы приехали по делу, — наконец ей удается вставить несколько слов, но лишь потому что мое дыхание перехватывает, и я никак не могу продышаться, каждый вздох резко обрывается вместе со звонким звуком, вылетающем из спазмированного горла.

Может это мне снится? Может это кошмар? Ну не может же столько плохого случиться вот так сразу в один день? Главное сейчас постараться успокоиться и начать дышать правильно. Так ведь уже было, я знаю, что делать.

— Мы остановились в гостинице. В Белгравии, — говорила мама, не замечая моего состояния.

Нужно резко выдохнуть весь воздух из легких, задержать дыхание на несколько секунд, а потом глубоко вдохнуть, и пока мама продолжает что-то говорить, я проделываю все эти манипуляции, и вот кислород начинает свободно поступать в легкие. Чтобы приступ не вернулся, повторяю свои манипуляции еще дважды, и лишь после того, как убеждаюсь, что дышу свободно, прислушиваюсь к маме.

— Вера, идем на кухню поговорим.

— Нет! — резко отказываю я, — я не пойду никуда, не выйду из этой комнаты, пока ты не уберешь отсюда эту скотину.

— Прекрати сейчас же! — вскрикивает мама, — я думала, что ты поживешь с отцом, перебесишься, но вижу, что ничего не меняется!

— Что могло бы, по-твоему, измениться? Прошлое?

— Хватит! Этот твой спектакль мне уже надоел! Ты должна быть благодарна, что тогда Толя простил тебя и не стал раздувать скандал из-за твоих слов! А ты вместо этого продолжаешь стоять на своем?

А слышать это все так же больно. Мне казалось, что та рана затянулась, но сейчас кажется, что из разошедшихся рубцов струится кровь.

— Ты тоже не изменилась! — перехожу в наступление я, — все так же защищаешь этого своего Толика и не веришь собственной дочери!

— Потому что все происходило на моих глазах, и я прекрасно понимаю, что твои обвинения всего лишь очередной способ манипуляции! Ты тяжело пережила наш развод с твоим отцом, но то, что ты не сможешь принять моего нового мужа для меня оказалось неожиданностью!

— Ты так ничего и не поняла! — не выдержав, кричу я.

— Хватит истерик! — кричит мама в ответ.

— Уходи и этого своего забирай с собой! Ненавижу тебя!

Жгучая боль, похожая, наверное, на удар ремня, рассекает щеку. Такое случается впервые. Никогда прежде мама так не поступала, не позволяла себе поднять на меня руку, а уж тем более, дать пощечину! И тут этот Толик отличился!

— Я тебе этого не прощу, — откликаюсь я глухо.

— Вера… — зовет мама, кажется, сама удивленная своим поступком.

— Уходи!

На удивление, мама молча выходит и закрывает за собой дверь, а я осторожно опускаюсь на кровать, запускаю пальцы в волосы и нещадно стягиваю пряди. Такая резкая боль помогает отвлечься, отрезвляет, переключает сознание.

— Не может быть, — вою протяжно, — не может быть.

Я как будто сплю и вижу страшный сон. Уезжая тогда из Москвы, я была уверена, что больше никогда не увижусь с этим человеком, но мама сама