— Боюсь, это не так просто, — ухмыльнулся офицер, привыкший к словесным эскападам своего подчиненного.

— С подобной картечницей вы бы тоже разобрались? — высокомерным тоном поинтересовался Мешетич.

— А что с ней разбираться, ваше благородие? — вопросом на вопрос ответил Дмитрий. — Патроны подавать сюда. Вот эту ручку крутить, тогда стволы будут вращаться и по очереди стрелять. Если заряжающий не оплошает, то палить можно до морковкина заговенья. Вот только с механизмом наводки что-то делать надо…

— Зачем? — удивился штабс-капитан.

— Ну, это же не пушка, — пожал плечами Будищев.

— Ну-ну, — хмыкнул Мешетич. — Какие еще будут предложения?

— Подумать надо, но вот, к примеру, зарядные ящики с лафета точно надо убрать, чтобы наводить не мешали.

— Да ты, братец, просто гений! — с издевкой в голосе заявил штабс-капитан, которого нахальный унтер стал уже не на шутку раздражать.

— Так точно, ваше благородие, вундеркинд! Как Моцарт, только он шести лет музыку сочинял, а я вот стрелять научился.

— Не думаю, что нам разрешат вносить подобные изменения в конструкцию, — поспешил вмешаться, в начинавший накаляться разговор Линдфорс.

— Мое дело предложить, — развел руками Будищев.

— Простите, — с иронией в голосе спросил Мешетич, когда они закончили осмотр и остались наедине, — этот унтер ваш молочный брат?

— Нет, — улыбнулся тот в ответ.

— Но тогда, отчего вы позволяете ему держаться подобным образом?

— Видите ли, господин штабс-капитан, — тщательно выбирая слова, начал подпоручик, которого задел высокомерный тон "фазана[59]", — когда ежедневно видишь противника на расстоянии несколько ближе, чем в пару вёрст, некоторые положения устава уже не кажутся столь уж важными.

— Я вас понял, господин подпоручик, — ледяным тоном ответил Мешетич, прекрасно понявший намек, и, резко развернувшись, пошел прочь.

Впрочем, командир батареи оказался не единственным кто обратил внимание на поведение Будищева. За ужином разговор вновь коснулся его, однако Линдфорс на этот раз оказался готов к нему.

— А, что, любезный Иван Иванович, — процедил через губу фон Розен, — в пехоте все унтера так вольно чувствуют себя в присутствии офицеров?

— Ну что вы, барон, — с невинным видом отвечал ему подпоручик, — наш Будищев в некотором роде полковая достопримечательность, если можно так выразиться — анфан терибль[60].

— Что вы говорите…

— Да, господа, видели бы вы, как он с цесаревичем во время награждения разговаривал! Наш полковник едва чувств не лишился, как гимназистка, узнавшая о беременности, а ему хоть бы хны!

— И что же его императорское высочество?

— Посмеялся!

— И только?

— Ну, что вы! Приказал не забыть его внести и в следующий список награждений.

— Невероятно!

— Отнюдь, господа. Будищев в своем роде человек необыкновенный. Вообразите, незадолго до дела у Езерджи он вместе с еще одним солдатом, притащил пленного, притом, что несколько команд казаков, посланных с той же задачей, возвратились ни с чем. В самом бою, он метким выстрелом сначала ссадил турецкого генерала с седла, а потом когда тот вздумал отстреливаться и уже направил свой револьвер на полковника Тинькова, еще одним, обезоружил его.

— Так вот, как пленили Азиз-пашу, — пробасил Ганецкий. — Ну что же, нижнему чину, взявшему такой трофей, можно простить некоторые вольности. Шутка ли, первый пленный генерал в кампании!

— Этот унтер так хорошо стреляет? — заинтересовался рассказом Самойлович.

— Не просто хорошо, а я бы сказал — превосходно! Если бы природа в той же степени одарила его талантом играть на скрипке, все давно забыли бы о Паганини.

— Мы уже поняли это, — холодно отозвался Мешетич, — а также что именно он сумел понять принцип действия трофейной картечницы и с успехом применить ее в бою.

— Но откуда у простого солдата такие таланты? — покачал головой Ганецкий. — Бывает придет такой сиволапый на службу. Семь потов сойдет пока научишь его пушку от лафета отличать… или он не из крестьян?

— А вот это еще одна загадочная история, господа.

— Иван Иванович, вы нас интригуете! Расскажите, будьте любезны, раз уж начали.

— Извольте. Наш герой, некоторым образом, незаконнорожденный кого-то из графов Блудовых. Где его воспитывали неизвестно, но вот образование ему дали недурное, хотя и своеобразное.

— Что вы говорите!

— Именно так, господа, как то он на моих глазах починил на военном катере гальваническую машину, или что-то в этом роде.

— Однако! Интересно, а кто же из Блудовых является счастливым отцом такого дарования, уж не наш ли посланник в Брюсселе?

— Решительно невозможно, господа, — вмешался Мешетич, — граф Андрей Дмитрич довольно давно служит заграницей и если и бывал последние лет двадцать в России, то не далее Певческого моста[61].

— Вот тут, господа, по совести говоря, не знаю. Однако же прежний командир роты, из которой Будищев перевелся в охотники — штабс-капитан Гаупт нисколько не сомневался в его происхождении, равно как и служившие там же вольноопределяющиеся.

— Владимир Васильевич Гаупт? — уточнил Мешетич.

— Именно так, а вы знакомы?

— Немного.

Неудачный второй штурм Плевны, а также трагические события на Шипке, привели к активизации османов и на Дунайском театре. Турецкий командующий Мехмет-Али-паша, понукаемый приказами из Стамбула, решился атаковать русских у Карахансанкиоя. Эти приготовления не остались незамеченными для нашего командования, и оно стало лихорадочно собирать резервы. Одним из них стала батарея скорострельных орудий штабс-капитана Мешетича. Приказ о ее передаче в распоряжение Болховского полка был отменен, и она срочно двинулась к месту предполагаемого сражения.

Четверные упряжки легко катили картечницы с передками навстречу их судьбе. Артиллеристы бодро шагали рядом со своими орудиями, а господа-офицеры покачивались в седлах, время от времени перекидываясь парой слов.

Едущие впереди, прикомандированные к батарее Линдфорс с Будищевым, тем временем изображали из себя передовое охранение. Вообще, для сбережения артиллерии обычно полагалось пехотное прикрытие, однако выделенная для этого рота то ли отстала, то ли еще куда запропастилась, а ждать пока выделят новое, Мешетич не захотел. Так что пока обходились своими силами.