У матерей же своей головной боли хватало: отроки-то не сами по себе приезжали! Они в той крепости под рукой Аньки Лисовинихи обретаются. Она там большухой, значит, с ней и вести предварительный разговор – иначе никак! А ведь она, змея туровская, наверняка все обиды помнит; в свое время ратнинские кумушки немало ей крови попортили. И зачем, спрашивается, тогда усердствовали? Вот и отдувайся теперь за давнишнее злоязычие, ломай голову, когда просто улыбнуться, а когда и о подношении пора задуматься. И никуда ведь не денешься, жених дочке нужен, да не абы какой, а справный. Потому и кланялись бабоньки Анне, и улыбались ласково (а у самих от той ласки скулы сводило), и говорили приветливо.

Анна цену этой приветливости прекрасно знала, но обычай ломать не собиралась; в конце концов, не она к ним на поклон шла, а они к ней. Вот и пусть кланяются. Ну и она в ответ… нет, не кланялась – боярыне не пристало, но с достоинством кивала; иным и улыбалась. А бабы потом подолгу спорили, из вредности Анька улыбнулась или с каким другим смыслом. Каждая, как водится, свое доказывала, свою выгоду видела.

Мало ратнинским бабам лисовиновской боярыни, так угораздило Корнея еще бояр наплодить. Ну какой из Лехи Рябого боярин, скажите на милость? А из Игната? Ладно бы еще Лука – так заговорит, не только боярином его признаешь, а и воеводой назовешь, лишь бы умолк. А ведь у каждого из них свои боярыни есть с боярышнями, чтоб их… Им теперь с простыми ратниками родниться не с руки, они выше нос задирают. А выше в Ратном – только Корней со своим выводком. Правда, внуки его всем этим новоявленным боярам родней приходятся, а жаль! Забрали бы себе этих внучков, во главе с Бешеным, так нет – на крестников Корнеевых нацелились, а это уже совсем другая песня! Мальчишки хоть и приблуды туровские, но сотник понапрасну в род не примет; выходит, виды на парней имеет.

Ну, приблуды или нет – это для мужей причина весомая, для баб же самое главное: никому в Ратном эти отроки родней не приходятся, кровь в них свежая, сторонняя! Значит, и волноваться надо только из-за того, чтобы никто парней из-под носа не увел. Две ближайшие лисовиновские соседки чуть не насмерть переругались, когда оказалось, что их дочки обе положили глаз на Роську. И чего они в нем нашли? Сам-то он о таком «счастье» и не подозревал, на службах аж светился, из церкви выходил благостный, умиротворенный… То-то девки таяли!

Красавец Артемий, напротив, не терялся, подмигивал всем подряд, с самыми смелыми перешучивался, но… и только. Осторожен, поганец, никому его на сеновал заманить не удалось, хоть и пытались не раз. Учен уже, не иначе. Но и драк из-за него случалось чуть ли не больше, чем из-за всех прочих вместе взятых…

Вечно строгий Дмитрий, по всему видать – из потомственных воинов, ратнинским кумушкам особенно по сердцу пришелся, да и мужи его от остальных лисовиновских крестников отличали. Что он по дуре Аньке сохнет, никого особо не заботило – родня по крещению, все равно жениться не сможет, а об остальном пусть у ее матери голова болит. Глава рода прикажет – женится как миленький.

Некоторую настороженность у бабьего общества вызывал четвертый из приемышей – Матвей. Мало того что парень явно чем-то в жизни ушибленный (как оно потом аукнется?), так еще и у Настены обретается, вроде как приемный сын. А с лекаркой шутки плохи: попадешься ей не с тем вопросом под горячую руку, не приведи господи, заворожит, с нее станется. С другой стороны, лекарское ремесло в Ратном бо-ольшим уважением пользовалось, такой зять в любой семье к месту. Лекарю же в бой не ходить, значит, при обозе ему обретаться; вот жены обозников и зашевелились. До сих пор им такие сладкие куски не обламывались, а тут мало ли… Им своих дочерей тоже как-то пристраивать надобно.

К Настене подкатывались не только из-за Матвея. Наиболее предприимчивые обозницы здраво прикинули свои возможности и решили, что к лисовиновской родне лучше и не моститься – не по чину, но, когда прошел слух, что в крепости появилось еще множество совершенно чужих парней, вот тут бабоньки всерьез задумались. Уж как там они между собой договорились, доподлинно неизвестно, но только как-то раз застала Настена у одного из колодцев собравшихся тесным кружком обозниц. Или это они ее там подкараулили? Ну да не суть.

Страшен воин, готовый на все, умелый, опытный, беспощадный, но многократно страшнее мать, нацелившаяся на поиски жениха для своей кровиночки. Смертельно опасно для сколь угодно сильного воина, если противник уворачивается и удар приходится в пустоту, но неописуемо и невообразимо чувство матери, когда вдруг сотня… Сотня!!! Даже чуть больше сотни отроков! Крещеных! Будущих ратников!! Выученных так, что выживут в первых боях – если не все, то большинство!

Но как узнать, который лучше? Ведь ничегошеньки ни про родню, ни про характер, ни про то, что нравится, что не нравится, ни про остальное, такое важное – да что там, наиважнейшее! – неизвестно. Господи, за что муки такие?!

С опасливыми заходами, издалека, чтобы, не приведи господи, не разгневать лекарку неосторожным словом, бабоньки принялись выпытывать, а не сможет ли она предупредить их, нет ли у кого из тех чужих отроков какой тайной хвори? Лекарка успокоила их по-своему:

– Больного отличу, а вот наверняка сказать, что во всем здоров, никто не сможет. Тут надобно про родню все знать.

Пришлось озадаченным матерям утешаться самостоятельно:

– Уж совсем-то негодящих Великая Волхва не прислала бы, бабоньки. Она-то наверняка знает.

– Да и женить их не завтра… наставники-то присмотрятся, кто на что горазд.

– А что нам наставники? Ты, что ли, пойдешь Филимона допытывать? Или вон Прокопа? Он тебе попытает… крюком своим.

– Макара разве что.

– Ох, нет, бабы, только не Макара!

– А чем он тебе не угодил? Мне мой сказывал – с понятием он, хоть и бывший ратник. Нос никогда не драл.

– Да я ничего про него самого и не говорю. Ты лучше про его бабу вспомни!

– Ойййй… Язык, что шило, глаз, аки наконечник бронебойный, а норов… убить, оживить и еще раз убить…

– И все равно мало, Говоруху так просто не укатаешь! Снохи ее до сих пор своему счастью не верят, что она в крепость эту перебралась.

– Да толку-то, что перебралась, – все равно их в покое не оставляет. Как приедет, так и норовит пыль в глаза пустить да уколоть побольнее. И не спроси ее ни о чем – такого наговорит!

И в самом деле, переселившись в крепость, Верка в самый краткий срок прониклась ревностным отношением ко всему, что происходило в Академии и вокруг нее, словно жила там с рождения. Приезжая в воскресенье на службу в церковь, просто не могла не улучить время дойти до колодца, хоть и без дела, да пошуметь там с бабами в свое удовольствие. Всякое отличие крепостного порядка от привычного быта Ратного преподносилось ею в сопровождении неизменного полупрезрительного комментария: «У нас-то в крепости все с самого начала продумано, не то что тут у вас… как придется!»

Бабы, само собой, молча это слушать не могли, и из таких рассказов неизменно вырастал громкий и продолжительный скандал. Особенно если при этом присутствовали ненавистные снохи – жены Макаровых братьев. С ними жена «господина наставника» тем паче не церемонилась. Одна из них как-то брякнула в перебранке, что Верка-де губы раскатала жениха своей Любаве хоть так найти: тут никто не возьмет, так, может, там подберут. Верка в ответ, не растерявшись, охотно согласилась: