На прощанье гостей одарили соболями.

Минуло еще три дня, Муртоза-паша помалкивал, а небо то и дело затягивало тучами, свежел ветер.

Петр отправил Апраксина на «Крепость»:

— Бери Украинцева, поезжай с ним к Муртозе, передайте: завтра поутру «Крепость» уходит в Константинополь, им размышлять ночь.

Визит возымел действие, Муртоза-паша давно ждал такого заявления. Он просто испытывал терпение русских. Хлопнув в ладоши, вызвал пристава:

— Когда ты будешь готов сопровождать посла царя Петра?

— Мне нужно пополнить припасы, собрать янычар. Не раньше чем через день-два. «У неверных сила, они так или иначе поступят по-своему. Не стоит больше испытывать терпение русского адмирала».

— Хорошо, — согласился Муртоза и объявил Украинцеву: — Можете отправляться завтра, но прошу вас, двигайтесь вдоль берега, не спеша, пристав нагонит вас в пути.

Утром 28 августа перед дальней дорогой на «Крепости» служили молебен. В полдень загрохотали пушки «Крепости» и всей русской эскадры, корабли один за другим снимались с якорей.

С берега отвечали прощальным салютом, провожая русского посла в Константинополь и расставаясь с русской эскадрой, которая направлялась к Таганрогу…

Петр остался доволен плаванием эскадры. Первый поход хотя и по-сырому, но сколотил корабли в единое целое. Экипажи поднаторели в морской практике, канониры обрели уверенность в стрельбах, капитаны узнали, на что способны их команды.

Покидая Таганрог, Петр оставил старшим Апраксина:

— Приводи в порядок корабли, расхудились они. Отведешь их к Азову. Там больше припасов, все под рукой и под обороной.

— Корабли уделывать, Петр Лексеич, плотников нет и конопатчиков: сам помнишь, на Воронеже беглых много, а здесь-то бежать некуда.

— Возьми всех мастеровых покуда у Салтыкова в Азове, а насчет беглых ты прав, добро, что напомнил.

Из указа к воронежскому воеводе Дмитрию Полонскому:

«Поставить заставы крепкие в тех же местах и с Воронежа иноземцев корабельных мастеров и всех ремесленных людей и плотников и работников без его В. Г. указу пропускать никого не указал и лошадей на Воронеж и по селам и по деревням продавать никому не велел».

Воевода Азова боярин Степан Салтыков всегда принимал радушно Апраксина. И каждый раз допытывался у него про своего сына:

— Федорушка-то мой как там, в Голландии?

Апраксин доброжелательно улыбался:

— Говорено тебе, Степан Иванович, в добром здравии и охоч весьма к учению. Давай-ка мне плотников да конопатчиков. Твоя-то верфь малая, потерпит, а мне эскадру до зимы поправить надобно.

Как ни спешили мастеровые, до осенних штормов все корабли не привели в порядок. Начался сгон воды, устье Дона обмелело. Только-только успели пройти к Азову галеры и часть кораблей. Три корабля вернулись зимовать в Таганрог. Четвертый, двадцатипушечный «Меркурий», застрял в устье Дона. «Корабль «Меркурий» за малой водой стал, сильным ветром бросило его на мель, разломало, пробило днище, занесло песком». Так и остался он во льду зимовать. Людей с него сняли, припасы перевезли в Азов.

В устье Дона бедствовала русская эскадра, но свою первую задачу она выполнила. В Стамбуле заговорили о реальной угрозе вековечному оплоту Турции на Черном море. Морская сила должна была подкрепить претензии русского царя на владение Керчью, а значит, свободное плавание и торговлю в Черном море. Но часто сила не устрашает, а вызывает раздражение у равного или сильного соперника. Гром артиллерийского салюта «Крепости» разбудил дремавших визирей в султанском дворце. «Если сейчас у русских небольшая эскадра, что потребуют они завтра, когда с воронежских стапелей сойдут десятки кораблей?»

Русский посол получил в конце концов жесткое «нет» на свои требования. «Тайный секретарь» султана Маврокордато резко объявил, что «тем Черным морем и кругом его всеми берегами владеет один султан, а иного государя к тому морю никакого владения, ни места нигде не бывало и ныне нет. И того ради и ныне и никогда плавания по Черному морю московскими кораблями и никаким судам для торговли повелено не будет, понеже от веков никто из иных народов при владении турском не имел на том море плавания». И это станет возможным «тогда, когда лишь Турское государство падет и вверх ногами обратится».

Закулисно поддерживали турецких визирей и мнимые друзья-европейцы, оберегая свои выгоды. «Послы английский и голландский, — доносил Украинцев в Москву Петру, — во всем держат крепко турецкую сторону и больше хотят им всякого добра, нежели тебе, великому государю. Торговля английская и голландская корабельная в Турском государстве исстари премногая и пребогатая, и что у тебя, государь, завелось морское корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельского города, тому они завидуют и того ненавидят, чая себе в морской своей торговле великой помешки».

Переговоры затянулись, а тут еще бесшабашный пьянчуга капитан «Крепости» Петр Памбуг то и дело своими выходками ставил Украинцева в неловкое положение…

В Москве же с нетерпением ожидали вестей из Стамбула. Мир с турками развязывал руки для борьбы за выходы к берегам Балтики. Мысль о войне со Швецией за выход к морю созрела у Петра еще во время путешествия по Европе. К северным ближним морям тяготела Русь своими землями, отсюда лежал самый короткий торговый путь в Европу.

Видимо, вести о замыслах русского царя просочились и в Стокгольм. Осенью 1699 года в Москве объявилось шведское посольство, прибыло на дюжине карет и подвод.

— С чего бы это? — вопрошал посольский дьяк Возницын.

Шведы вежливо объяснили. У них правит новый король Карл XII. Русский царь должен присягнуть на Евангелии и подтвердить крестоцелованием прежний мирный договор со Швецией.

— Тому не бывать, — сказал Петр. — Объяви им, благо присягал я его отцу, другой раз не стану. А с Карлусом мне, ты знаешь, не избежать стычки. Покуда пускай отсыпаются, отъедаются, кормовые плати им.

Шведы не торопились, а царь в это время договаривался с посланцем Саксонии генералом Карловичем и датским послом Павлом Гейнсом о военном союзе против северного соседа.

Наступала пора воевать древние русские земли в устье Невы.

Шведские гости тем временем обживались в Москве, не скучали. Как-то шведский резидент в Москве Книпер пригласил к себе на застолье прибывших земляков, и в числе их одного из королевских дипломатов — маршалка фон Ране. Среди гостей посла, на свою беду, оказался и бранденбургский резидент Задор-Цессельский. Когда все были уже в сильном подпитии, предложили тост за короля Швеции и курфюрста Бранденбургского. Ране, сидевший рядом с Цессельским, захотел этот бокал выпить на брудершафт.

Резидент Бранденбурга не видел оснований для брудершафта с малознакомым человеком.

— Наши властелины и без того дружат.

Маршалку отказ показался оскорбительным, он двинул соседа кулаком в подбородок. Немец замахнулся стулом, швед обнажил шпагу, ударил Цессельского в грудь.