Когда столица возвратилась в Москву, военные устроились в Арбате, а политический сыск – на Лубянке. Любая власть, в своей или в захваченной столице, станет искать своим опорам неслучайные места. Власть была советская; но точность, с которой поселились оба ведомства, свидетельствует, что столица возвратилась русская.

Очерк Лубянки достигает монумента Первопечатнику, и лучше, если начинается из этой точки.

Место Первопечатника, ставшее ныне закутом, совсем не рядовое. У его подножия раскрыты фундамент и некрополь церкви Троицы, что в Старых Полях. Сколь старых, если при первом же упоминании, в конце XV века, церковь зовется Старой Троицей? Забелин допускал, что церковь могла служить приходской для одного из сел Кучковых.

Церковь Троицы в Старых Полях.

Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Однако эти села часть легенды о боярине Степане Кучке, воображаемом отце убийц Андрея Боголюбского, Кучковичей. Убийством Кучки отец Андрея, Юрий Долгорукий, якобы обосновал Москву. Но есть «Кучково рекше Москва» Ипатьевской летописи, есть летописные Кучковичи и летописный зять Кучков, а вдоль Лубянки и вокруг Лубянской площади блуждало имя Кучково Поле. Вероятно, поначалу это были Старые Поля.

Кучковичи – древнейший род Владимира-на-Клязьме. Это они подняли Боголюбского из Киева, привадили Андрея к его будущей столице.

Мифический отец Кучковичей боярин Кучка (Кучко) представляет землю перед пришлым Долгоруким. Есть еще предание, что он был тысяцкий, но в Суздале, то есть что ведал Юрьеву столицу, занимал во властной иерархии второе после князя место.

«Старейшина града», тысяцкий обыкновенно представлял верхи посада, в том числе фамилии, владевшие округой до князей. Он олицетворял перед князьями землю, даже будучи назначен ими.

В предании о смерти Кучки княжеская власть задним числом берет реванш за Боголюбского.

Незадолго до Куликовской битвы великий князь Димитрий устроил на Кучковом Поле показательную казнь Ивана Вельяминова. «И бе множества народа стояще, и мнози прослезиша о нем и опечалишася о благородстве его и о величестви его». Казнили сына последнего московского тысяцкого, Василия Васильевича Вельяминова. Великий князь воспользовался смертью этого Василия, чтоб упразднить и его должность, и стоявшую за ней традицию; но сын покойного имел причины надеяться на обратимость перемены, коль скоро бояре Вельяминовы, древнейший род на землях города, были наследственными тысяцкими. Иван Васильевич интриговал против Москвы в Сарае и в Твери. Печаль Москвы о «благородстве и величестве» казнимого была печалью о его падении.

Казнь совершалась в неслучайном месте: известно о судебных поединках на ристалище Старых Полей. Здесь правые и виноватые вручали себя Богу в отсутствие других свидетелей. В тогдашнем судопроизводстве это называлось «назначить поле». Поединок есть апофеоз Средневековья, а тем более судебный поединок. Церковь, впрочем, возражала. С 1556 года вместо «поля» назначали крестное целование в Никольском монастыре, давшем имя ближней улице: традиция ушла недалеко.

В те же годы на Никольской улице возник Печатный двор, по-своему иносказавший древние мотивы Поля.

С опричной реставрацией удельной старины Печатный двор остался в земщине, поскольку в городской черте, вне покровительства царя. Типографы ушли в Литву в разгар опричнины, но не она, а земщина была причиной их ухода. Первопечатник в знаменитом предисловии ко львовскому изданию «Апостола» (1574) сам говорит о недругах печати и своих, о том, что озлобление случилось не от самого царя, «но от многих начальник, и священно началник, и учитель, которые на нас зависти ради многия ереси (то есть ложь. – Авт.) умышляли». Именно земщина, ведомая на этот случай духовенством, должна была остановить станок печатников, чтобы раскол земли, опричнина, не усугубился расколом Церкви. Два раскола, не разведенные во времени, могли равняться гибели России.

Палаты Печатного двора. Фото 1903

В самом деле, и при начале печати, и при начале Раскола спор шел о букве и о духе книг. Оба раза спорившие стороны подозревали каждая другую в насаждении ошибок, а себе в заслугу ставили их исправление. Кроме того, в XVI столетии шел спор о благодатности самой печати против переписки как особенной монашеской духовной практики. Недаром книги освящались в церкви. А именно, в стоявшей через улицу от типографии церкви Жен Мироносиц.

Московское предание уверенно произвело монахов-переписчиков в гонители печати, даже в поджигатели Печатного двора. Нет шансов утвердить эту уверенность на летописном основании. Больше того: ни в хрониках, ни в предисловии ко львовскому «Апостолу» нет слова о пожаре. Известие о нем дипломатическое, недоброжелательное и не современное, хотя и близкое по времени: Джайльс Флетчер был посланник ко двору царя Федора Иоанновича. Англичанин называет поджигателей невежественными людьми, что вряд ли относимо к переписчикам. Предание, однако, настоятельно, поскольку настоятелен его культурный смысл: монашество боялось типографии. Не конкуренции, а повреждения священных текстов.

Когда Печатный двор засели справщики от патриарха Никона, дело уже не шло о благодатности станка. Ушедшие в раскол признали благодатными как раз старопечатные, в том числе федоровские, книги. Но тип старовера при Грозном воплотился в легендарных «переписчиках».

Хотя печать и справа начались в земские годы Грозного, благословением митрополита Макария и приговорами Стоглавого собора, – с наступлением опричнины Первопечатник оказался ее невольным агентом в земщине.

Покуда Федоров печатал вторую книгу «Часовника» по неисправленным изданиям, исправно перенося ошибки на доску набора, он оставался земцем; но он готовил правку.

В следующем, 1566 году опричный царь собрал Ивана с типографией в Литву, и тем, быть может, спас его от земщины. Через два года типография возобновилась на старом месте, тщанием других умельцев, и снова выпустила неисправленную книгу Псалтирь. Книгопечатание затруднялось до второго бегства Грозного, когда станок демонстративно переехал в Александровскую Слободу и к делу встал Андроник Тимофеевич Невежа.

Печатный двор при Грозном оказался новым полем спора старых сил, великокняжеской и земской. Поле поединков обернулось книжными полями исправительных помет.