class="p1">Ромашка облегченно вздыхает, и я вдруг понимаю почему: все в норме, Глазастая ее не обманула.

— Десять? — балдеет Каланча. Она застывает с открытым ртом, вроде меня.

— Каланча, закрой варежку! — Хохочу. — А то плюну!

— Иди ты! — Она отмахивается, я ей мешаю.

— А почему ты их не принесла? — спрашивает Ромашка. — Шоферские могла оставить, а остальные надо было принести.

— Вот именно! — подхватывает Каланча. — Не зря же мы их брали.

Глазастая молчит. Ромашке это не нравится.

— Они ведь не твои, а мои! — с вызовом говорит Ромашка. — Так что поехали за ними! — Встает. — Я бы их поделила между нами.

Каланча тоже нетерпеливо вскакивает, предложение Ромашки ей очень нравится.

— Не поделишь, — отрезает Глазастая. — Не твои это деньги, и не мечтай.

Тут я качаюсь, чуть не падаю — ничего себе пирожки.

— А чьи же, позвольте узнать? — ехидничает Ромашка, но сама как-то уже не в себе.

— Трудно ответить. — Все стоят вокруг Глазастой, но она продолжает сидеть. — Вроде бы ничьи… Пока. Их можно приспособить… Например, отдать в детский дом, где счастливые радостные дети, окруженные заботой своих воспитателей, ни разу не ели досыта! И устроить им обжираловку! Представляете, сколько детей можно накормить за семь тысяч?

— Чего?! Чего?! — Ромашка бледнеет, глаза от злости узкие, неприятные. — С какой стати, пусть на них государство жертвует. Ишь ты, добренькая за чужой счет. Кради у своего папаши и жертвуй. Девчонки, как вам это нравится? — Она ищет у нас поддержки.

— Мне лично не нравится! — кричит Каланча.

А я молчу, я на стороне Глазастой.

— Пошли! — требует Ромашка. Хватает Глазастую за рукав куртки и тянет в неистовстве на себя.

— Вещички не рвать! — цедит Глазастая и отталкивает Ромашку ногой.

Та отлетает в угол. Вскакивает, вопит:

— Отдай, стерва, мои деньги! — Захлебывается в словах, конечно, ей обидно. — Скажи спасибо, что я вам три куска отвалила за ваши вонючие шкуры! Мне спасаться не надо, я не соучастница угона, а ты! Ты увидела тачку с ключом! Ты!.. И сказала Самураю!

Вот как она поет, думаю я, вроде Каланчи. Мне бы тоже закричать на Ромашку, заорать, что ты, подлянка, из-за денег давишься, а я молчу. Смотрю на Глазастую, как на спасительницу, а сама молчу и дрожу.

Ромашка подступает к Глазастой — вот-вот кинется на нее, но в последний момент останавливается, драться не решается. Глазастая сильная, гимнастикой занимается.

— Ты мои деньги выложишь, — с угрозой говорит Ромашка. — Выложишь… или подавишься ими! Я тебя заложу, себя не пожалею!

— Забудь, подруга! Денег ты не получишь, — спокойно отвечает Глазастая. Ее не одолеешь, она невозмутимая, сбою не дает. — А заложишь, тебе же хуже.

Ромашка поворачивается и убегает. Хлопает дверью изо всех сил. А что ей остается делать?

Наступает тишина. Ее нарушает Каланча:

— Пойти, что ли, за Ромашкой? — спрашивает.

— Иди, — соглашается Глазастая. — Ее не надо оставлять одну.

Каланча быстро уходит, ей, видно, охота к Ромашке, чтобы все обсудить.

— Ромашку я не боюсь, как ты понимаешь. Никого она не заложит. Себя сильно любит. Каланчу я нарочно отправила, чтобы не отсвечивала. А деньги при мне. — Глазастая скидывает куртку, а под нею рюкзачок с деньгами. — Теперь вопрос, как передать их Судакову. А потом решим, что делать с остальными.

— А как же насчет детдома? Ты же говорила, отдадим детдомовцам.

— Говорила… А вдруг отец Ромашки их не украл, а вдруг они честно заработанные?

— Но Ромашка же сама рассказывала про отца.

— Ромашка что хочешь наплетет, если ей выгодно. Она же заранее знала, что там десять, а не три. Значит, заранее придумала, чтобы мы их взяли. Спрашивается — для чего? Для себя, конечно.

Смотрю на нее в ужасе, говорю:

— А если они честно заработанные, значит мы воры!

Глазастая не отвечает, сама, видно, про это думает:

— Поживем — увидим, а пока я предлагаю написать Судакову письмо. Текст я придумала. Слушай… — и произносит с выражением: «Вот тебе дармовые деньги, халява, и молчи на суде, а то тебе хана!..»

Глазастая ждет моего ответа. Она смотрит на меня, а я молчу.

— Ты не грызи ногти, отвечай! — требует Глазастая.

А я не знаю, что ей ответить. У меня наступает предел: как я узнала, что мы воры, так и рухнула — ничего не соображаю.

— Если передать ему из рук в руки, — продолжает она, — он увидит нас, перестанет бояться, подумает — девчонки. А его надо запугать, чтобы понял: положение у него безвыходное. С этой шушерой, со стариками, по-другому нельзя. Они привыкли бояться. Пусть дрожит за свою шкуру, тогда нас не заложит. Ты пойми, лягушонок, — она обнимает меня, чувствую ее теплую руку на плече, — мы в этом мире одни, не спасем сами себя — никто нам не поможет.

Вижу, она крепко сжимает зубы, под кожей у нее обозначаются скулы, лицо делается каменным. Берет рюкзак, открывает, отсчитывает три тысячи.

— А остальное, — говорит, — спрячь. — И отдает мне рюкзак с деньгами.

Совсем пугаюсь:

— А куда же я его спрячу?

— Ну хоть в шкаф. Они же у вас никому не нужны.

Беру рюкзак, засовываю его в шкаф под постельное белье.

— Пойдешь со мной на это дело? — спрашивает Глазастая.

— Пойду, — отвечаю.

— Ну и хорошо. Не откладываем в долгий ящик. Завтра все сообразим. Он выходит на работу в восемь. Я проследила.

— Кто «он»? — не соображаю.

— Судаков… Ну, шофер, — спокойно объясняет Глазастая. — Приходи в половину… Жди меня на углу Песчаной. — Улыбается. — И рванем.

Киваю. Она надевает куртку, набивает карманы деньгами, неожиданно обнимает меня и целует. Потом уходит. А я долго стою у окна, смотрю, как она идет по двору, и пальцами держу то место на щеке, которое она поцеловала.

Думаю: никто меня не целовал лет десять.

Утром стою на углу Песчаной. Прихожу раньше времени. Всю ночь не спала, боялась, вдруг деньги из шкафа исчезнут. Ночью встаю, кладу рюкзак с деньгами себе под подушку. Жестко стало, не сплю, в голове: воры мы, воры!

Трясет и тошнит — от страха перед встречей с Судаковым, от ужаса наших дел, от сырого тяжелого воздуха, в котором перемешались туман и заводская грязь. Вдруг солнце прорвалось, муть заиграла — и стало красиво. Может, жить можно, думаю, может, еще не все пропало?

Жду. Вдруг какой-то мотоциклист пролетает мимо меня, разворачивается и останавливается рядом. Вот, думаю, нелегкая принесла. Смотрю — ну и страшилище. На черном шлеме вокруг глаз сделаны широкие зеленые обводки, а вокруг рта — красные. Топчусь на месте — скорее бы Глазастая пришла. Прохожу чуть вперед, чтобы оторваться от него,