Зато он рассмотрел ее вблизи. Пожалуй, она никогда не была красавицей, даже без синяков. Да это и невозможно, наверное, – в таких-то условиях… Может, если бы у нее была возможность ухаживать за собой, питаться получше, отдыхать иногда…Лет ей точно не больше четырнадцати, а то и чуть меньше. Но взрослеть уже начала.

То, что девчонка не стреляла, не означало, что она не помогала «террористам» (как иногда звали непокорных оборвышей). Подвал, где ее нашли, был снаружи не заперт. С чего ей оставаться, когда остальные все сбежали? Дед – понятно, еле ходит. А она с виду резвая. И не видно, чтобы ее приковывали или истязали.

Пока не истязали.

Бойцы усадили девушку на пол и прислонили к стенке, рядом с бывшим пожарным краном. Воды в трубах не было полвека с лишним, носили ведром из колодца.

– Деда убирайте, телку сажайте в кресло, – приказал Режиссер.

Бойцы еще больше оживились.

– Разрешите Дядьке помочь? – загомонили наемники, как дети, выпрашивающие конфету. После боя им нужен был выход для эмоций. Разрядка.

– Черт с вами, – махнул рукой устало Режиссер. –Освободитесь – пойдете охранять периметр. Завтра заберем тела и уедем. Шефу доложу, что нужно чистить тут все.

– А мы пока пойдем деда повесим. На виадуке. Что, старче, голос не прорезался? – лейтенант встряхнул искалеченного пленного, которого уже сняли с кресла. Идти тот не мог, он даже голову не мог держать, свесил ее на грудь и стоял, покачиваясь. Голова, скальпированная огнем, -была черной, как наконечник факела. От бедняги разило жженым волосом, горелыми тряпками и – самое жуткое – жареным мясом. Кисти рук напоминали клешни фантастического ракообразного – скрюченные, покрытые волдырями. – Последний раз спрашиваю, – Режиссер приподнял голову старика за подбородок, чтобы видеть его глаза. – Вы порешили наших людей?– Это не люди, – сказал дед, вдруг распрямившись, хриплым голосом, но твердо, без дрожи. – И не мочили мы их. Вас вот решили вальнуть… И дело не в Кирпиче. А в том, што вы долбанные питеры! Гореть вам, суки…

Он согнулся в три погибели от удара тяжелым берцем Пистона, тут же ему накинули мешок на голову, и Бык повел его к лестнице. Лейтенант пошел следом, по пути прихватив с собой к месту казни еще несколько бойцов с первого этажа под их разочарованные вздохи. Дед продолжал костерить всех: «котов», «енотов», Остров Питер, его магнатов, его жителей. И обещал всем страшные кары.

– Собака лает, ветер носит, – пробормотал Пистон, – Недолго ему осталось.

Саша знал, как это будет. Палач привяжет прочную веревку к металлическим конструкциям, скрутит тугую петлю, накинет деду на шею и по сигналу лейтенанта столкнет его с виадука. Веревка остановит полет, словно антигравитация. И человек умрет либо мгновенно, либо очень быстро. Крайне редко кто-то невезучий задыхался и корчился на веревке минут десять, а то и дольше. А Режиссер не меньше Богодула любил глумливо прокомментировать: «Когда людей вешают, они порывают с земной суетой и теряют чувство стыда, мон ами. Поэтому обоссываются».

Саша радовался, что не услышит, как опять кто-то хрипит, не увидит, как повиснет труп, словно запрещающий знак над железной дорогой.

Иногда веревка обрывалась, висельники падали и расшибались. Если не насмерть, то приходилось вешать еще раз. Гораздо лучше годились для таких дел специальные альпинистские тросики, они не лопались. Иногда пленных вешали на фонарных столбах. Часто по ним после этого стреляли, как по мишеням.

Саша много раз присутствовал на казни, но до сих пор не мог привыкнуть. Живорез и Пистон тем временем затащили девку в «комнату развлечений». Начали фиксировать ее в кресле. Остальные стояли пока в коридоре.

– Откройте окно, пусть проветрится. Навоняли, блин.

В распахнутое окно ворвался свежий воздух. Саша отвернулся. Ему хотелось выпить чистой прохладной воды, а еще умыть ей лицо и руки. Еще хотелось поесть, а потом поспать хотя бы часок. И ничего больше. Никаких других желаний.

Хотя… Зачем врать самому себе? Где-то в глубине был еще один позыв, от которого становилось жутко. Как оборотню, у которого есть вторая ипостась, о который хочется забыть.

– Скучно, – сказал Богодул и зевнул. – Вешать баб веселее. Прикольнее дрыгаются. Когда закончим с ней, тоже вздернем.

– Жалко, что одну только поймали, – поддержал старшего товарища Пузырь, – Разбежались остальные… Прикольно, когда вешаешь трех-четырех разом. Но женщин вот еще не доводилось.

– Обожди, Дядька, – в комнату зашел вернувшийся командир. – Пусть Саня с ней поговорит.

– Зачем это? – удивился Дядька, глядя на Режиссера с надутым видом.

– Саня, выйди. Саша вышел за Режиссером в коридор, и тот объяснил свою задумку. − Вдруг ты с нее добрым словом вытянешь больше, чем Дядька пытками? Эта зассыха наврет с два прицепа, понавыдумывает, если переборщить. Успокой ее и развяжи ей язычок. Скажи, что пощадим. Пусть расскажет всё. Силы, средства их, планы, главаря… Девка не дура, по глазам вижу. Она готовила им пищу, поставляла сведения, может, в их штабе была, хотя бы подай-принеси. Значит, соучастница. По-любому и койку делила. Разговоришь – она твой трофей. Делай с ней что хочешь. Остальные пока подождут.

– Почему я?

– Ты − не то, что эти оглоеды озабоченные. Ты добрый, интеллигентный.

Звучало это в его устах, как оскорбление.

–Короче, Склифосовский! Приказы не обсуждаются. Считай это не наградой, а боевым заданием.

И подмигнул.

Саша оторопело молчал. Ему совсем не хотелось играть роль «доброго полицейского», и трофея такого ему не надо… Но приказы не обсуждаются. Как быть?

Неожиданно его выручил, сам того не осознавая, Богодул. Он прислушивался к словам лейтенанта и понял, что сейчас может лишиться развлечения.

– Отвали от него, шеф, – внезапно вступился старшина, хлопнув Сашу по плечу, – Я телочку разговорю по-своему. Заодно научу… плотским утехам. Надо кому-то выполнять эту работу тяжелую, неблагодарную, хе-хе. Выручу мальца. У него наверное проблемы с готовностью, ха-ха-ха.

Наемники засмеялись. Саша пропустил подколку мимо ушей, как укол хвойной иголкой.

– Этот мир не заслужил такой милоты, как наш Дядька. Ладно, у тебя двадцать минут, старшина. Точнее, у всех вас, включая помощников. А ты, Молчун… – лейтенант повернулся к Сашке, видно было, что он им недоволен. – Не захотел по-хорошему… будет как всегда. Дядька! Этому чистоплюю в последнюю очередь ее отдать. Но в обязательном порядке. Не отвертится. А сначала пусть смотрит, учится.

– Тридцать, – потребовал старшина.