— Вас просят быть в приемной Михаила Сергеевича в двенадцать часов.

— А где это? (Дурацкий, но искренний вопрос.)

Разъясняют».

Дальше Шебаршин пишет, что он поехал на Лубянку, чтобы быть поближе к Кремлю. А там Грушко срочно собрал коллегию.

«Коллективно посыпаем голову пеплом, — передает Шебар-шин царившую там атмосферу, — принимаем заявление коллегии с осуждением заговора…

…Коллегия расходится, захожу к Грушко, докладываю о вызове в приемную президента. Грушко говорит, что утром Михаил Сергеевич позвонил ему из машины и сказал, чтобы мы все работали спокойно (примерно так). И Грушко спокоен, хотя глаза у него запали и лицо потемнело».

В приемной Горбачева полно народу. Шебаршин перечисляет их имена: Силаев, председатель Верховного суда Смоленцев, Баранников, глава МИД СССР Бессмертных, начальник Генштаба Моисеев, председатель Комитета конституционного надзора СССР Алексеев, Примаков, пресс-секретарь Горбачева Игнатенко, Бакатин.

«Вошел президент. Здороваясь, я представился, и он сразу же позвал меня в соседний пустующий зал заседаний.

Разговор очень короткий. “Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?” Отвечаю как на духу. Коротко рассказываю о совещании 19-го. “Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете”. Согласно киваю.

— А кто у вас начальник пограничников?

— Калиниченко Илья Яковлевич.

— Как они меня окружили, стерегли. Был приказ стрелять, если кто-то попытается пройти через окружение.

Пытаюсь сказать словечко в защиту Ильи, человека, на мой взгляд, не способного на злодейство. Ведь уже известно, что пограничникам на месте отдавал приказы кто-то из службы охраны».

Горбачев сказал, чтобы Шебаршин написал справку о своих действиях 19–21 августа.

— Пусть такие же справки подготовят и другие зампреды комитета, — добавил президент.

Он произвел на Шебаршина хорошее впечатление. Выглядел великолепно. Оживлен, энергичен, глаза ясные, никаких признаков усталости. Так близко Шебаршин видел его второй раз. Первый был в 1989 году, когда Крючков представил его Горбачеву перед назначением на должность. Тогда он был несколько сумрачен и сух.

«Президент распорядился, чтобы я созвал заместителей председателя КГБ и объявил им, что на меня временно возлагаются обязанности руководителя комитета». Аудиенция длилась от трех до пяти минут. Выходя из комнаты, увидел дружелюбные, даже ласковые улыбки, символические рукопожатия из дальних углов. «На всякий случай», — отмечает Шебаршин в дневнике.

«Собираю заместителей председателя, объявляю указание президента. И здесь сразу же засияли сдержанно-радостные улыбки, по меньшей мере, одна запомнилась отчетливо — открытое лицо ГФ. Титова, который ни в каких событиях участия не принимал, так как был в отпуске». Ему и поручили возглавить комитетскую комиссию по расследованию действий руководства 19–21 августа.

В пятнадцать часов — звонок Горбачева:

— Я подписал указ о вашем назначении временно исполняющим обязанности председателя КГБ. Работайте».

Это назначение многие связывали тогда с тем немаловажным обстоятельством, что Шебаршин не участвовал в действиях ГКЧП. Более того, Крючков даже не посвятил его, в отличие от других своих заместителей, в план готовившейся акции. Почему? Непонятно еще и потому, что Крючков давал ему блестящую оценку: вел себя мужественно в острых ситуациях, не терялся, отличался здравомыслием и интеллектом. Уже тот факт, что Крючков, став председателем КГБ, назначил именно его вместо себя начальником разведки, тоже о многом говорит. Кстати, Шебаршин был первым и единственным профессиональным разведчиком из всех 14 человек, занимавших эту должность в истории советского КГБ.

11 октября 1991 года в интервью газете «Известия» Шебар-шин пытался ответить на этот сложный вопрос. «Об этом можно только догадываться, — сказал он. — Я думаю, по каким-то признакам я не внушал ему доверия. У меня возникали, а в последнее время довольно часто, расхождения с нашим бывшим председателем по оценке ситуации в Советском Союзе, по оценке роли и перспектив КПСС. Наверное, все это Крючков учитывал. Мне кажется, что некоторые мои выступления на совещаниях руководства КГБ не соответствовали концепциям Крючкова. Возможно, этим объясняется, что я не был осведомлен».

Утром 23 августа Шебаршин перебрался в теперь уже бывший кабинет Крючкова. Вчера он понял, что без председательского пульта прямой связи в огромном комплексе зданий обойтись невозможно. Поручил зампреду В.Ф. Лебедеву вылететь в Вильнюс, где сложилась угрожающая обстановка. Отдал распоряжение освободить из Лефортовского следственного изолятора активистку «Демсоюза» Валерию Новодворскую. Толпа требовала выпустить.

На 10.30 назначил совещание руководящего состава. Главный вопрос: как жить дальше? Сразу же пришли к согласию, что надо департизироваться. «Ни одного голоса против, и секретарь парткома Н.И. Назаров — за. Тут же готовится приказ по КГБ — конец партийной организации». В скобках Шебаршин пометил: «“Органы КГБ — это вооруженный отряд партии”, - долбили мы десятками лет, пытались последние три-четыре года делать вид, что и лозунга такого не было, а теперь распрощались с некогда руководящей и организующей силой нашего общества».

Совещание продолжалось. Говорили о необходимости структурной реорганизации, о защите дел и агентуры, об обременительности войск КГБ, вредности резкого сокращения штатов. Между тем не прекращала поступать информация о том, что в городе опечатывают райкомы КПСС и райотделы КГБ, а милиции по-прежнему не видно.

Наконец подошли к наиболее болезненной теме: ответственности руководства КГБ за события 19–21 августа. Решили создать комиссию.

Шебаршин в своих дневниковых записях заключает в скобки большой абзац: «Быка за рога, а точнее, присутствующих за горло берет заместитель председателя КГБ СССР В.А. Поделякин. Напористо, с чувством огромной внутренней убежденности он говорит, что совещание уходит в сторону от самого главного вопроса — о кадрах. Надо вывести из состава коллегии тех, кто активно участвовал в деятельности ГКЧП. Известно, что первый заместитель председателя Г.Е. Агеев давал указание шифроорганам не пропускать телеграммы КГБ РСФСР. Возразить нечего, Агеев не только это указание давал. Да и многие другие чувствуют, что виноваты не виноваты, а отвечать придется. В нашем государстве распространена презумпция, что рыло в пуху у каждого».

Пересказав суть дискуссии, Шебаршин заметил: «Поделякин внес в нее тревожную персональную нотку, проявил открытую принципиальность революционных времен. Пахнуло холодком, как из подвальной двери».

Решили выступить с заявлением, в котором коллегия