но они не могли по-другому. Все они застали другую эпоху, не идеальную, но и не ужасную, как сейчас. Вера была психологом в женском отделении Нью-Либервиля и могла доносить до заключенных информацию. Райан работал в Литкоме, литературном комитете. Основной его задачей было спасение книг, подлежащих сожжению.

— Тут такое дело, — начал Райан, — скоро будет большой фестиваль, где участники должны представить максимально правильное произведение: стихи там, книги, фильмы и так далее. В это время каратели будут расслаблены, ну, понимаете: веселье, выпивка. Короче, можно будет проворачивать почти любые махинации. Ответим пропагандой на пропаганду. Напечатаем листовки и анонимно распространим.

— Не слишком ли это опасно?

— То, что подполье существует, они уже давно знают. Однако никаких зацепок нет. Тем более, что мы умеем заметать следы.

— Боже, — вдруг заговорила Вера, — до чего мы дожили? Почему все должно было случиться так плохо? Ведь идея-то хорошая: равные права и свободы для всех.

— Все просто, — спокойно отвечал Джеси, — те, кто якобы боролся за равенство, на деле не хотели никакого равенства, они хотели привилегий для себя. Действительно, мы не видели угрозы в представителях ЛГБТ и прочих сообществ, но угроза исходила и не от них, а от тех, кто за ними стоял. От тех, кому нужна была власть и влияние. Не было никакой расовой и половой войн, был только передел влияния. И вот результат — в правительстве каждой страны появляются нужные им люди, власть постепенно переходит руки новым силам. Все это под оберткой из толерантности и извинений.

— Дело говоришь, — Подтвердил Райан, — Надо бы твои слова занести в листовки, но перед этим немного оформить.

— Тут еще одно дело, — прервал его Джеси, — одному нашему человеку из лагеря грозит «трансплантация терпимости». Это надо как-нибудь предотвратить. Ни у кого из вас, господа, нет связей с хирургическим отделением?

— Есть один врач оттуда, — Отвечала Вера, — он не согласен с линией партии «Интернационал-феминизм». Боюсь, я не имею возможности с ним связаться. Но если у тебя, Джеси, будет свободное время, можешь заглянуть к нему, он живет на Роулинг 60. Его зовут Пол Уотерфилд.

Через два дня Смит все же нашел время сходить к хирургу. Когда Джеси отправился в путь, он уже был на взводе: На последнем «параде ненависти» были забиты до смерти пять отличных ребят. Еще парочка умерла прямо на производстве. Тридцать Седьмой с каждым днем был все неспокойнее. Джеси боялся, что у него случится нервный срыв и Георг выдаст всех.

На улицах царила слякоть. На одной улице его взгляду предстала весьма неприятная картина. У подъезда старенького дома стояла группа людей: мужчины и женщины. Их сторожила пара охранников неопределенного гендера с собаками на поводках. «Обыск. Бедняги», — подумал Джеси и хотел уж было идти дальше, если бы не случилось следующее: один мужчина из группы задержанных бросился бежать. На него тут же спустили собак. Мужчина пробежал несколько метров, собаки повалили его на землю прямо у ног Смита, который только-только успел отскочить в сторону. Джеси встал как вкопанный и не мог пошевелиться от ужаса и даже отвести взгляд. Псы немилосердно драли человека. Нос и уши были отгрызены первыми, потом псы вцепились в шею и перегрызли её, оборвав всякую надежду на выживание. Все это время мужчина дико верещал. Собаки, докончив с беднягой, повернулись к Джеси и зарычали, однако охранники быстро их успокоили. Джеси был бледен как труп. Он всегда боялся собак и вида таких увечий.

Смит пошел дальше. Его колотило, единственный раздражитель мог сейчас повергнуть Джеси в безумие. И такой раздражитель нашелся.

На проспекте играла группа уличных музыкантов в ярких нарядах На флагах были все те же шесть цветов. Исполнялась старая и известная песня:

…

A little lovin’, a little givin’

To build a dream for the world we live in

A little patience and understanding

For our tomorrow, a little peace

A little sunshine, a sea of gladness

To wash away all the tears of sadness

A little hoping, a little praying

For our tomorrow, a little peace

…

Чаша была переполнена. Джеси бросился на ошарашенных музыкантов и начал ломать инструменты. О, как он любил эту песню, песню о любви и понимании.

— Как смеете вы, фашисты, петь эту прекрасную песню? Вы опорочили все, а теперь решили взяться за то, что осталось. Изверги! Вы… Вы…

В это время Смит получил сильный удар по голове сзади, и мир погрузился во тьму.

5.

Астрид сидела в кабинете психолога и языком ощупывала место во рту, где недоставало нескольких зубов. Напротив, в мягком кресле сидела Вера и читала по методичке. За плечом у неё — надзирательница. Она вышла через какое-то время, так как лекция обещала быть долгой, а ей было скучно и не интересно: зачем слушать еще раз слова, услышанные уже сто раз?

Вера, продолжая говорить то, что нужно, достала планшет. Тут стоит упомянуть, что со времен революции технологии практически не развивались. Психолог открыла приложение для рисования и начала писать стилусом слова. Вера показывала их Астрид, а та кивала в ответ.

Когда беседа кончилась, и Астрид была отведена в барак, надзирательница, которая, конечно, видела по камерам все, кроме изображения на планшете, пошла в кабинет Веры.

— Планшет, быстро.

Дрожащей рукой Вера подала ей планшет.

— А, мотивирующие картинки, хорошо, — сказала надзирательница, не найдя ничего предосудительного. Вера успела удалить все, что могло её дискредитировать, — как все прошло?

— Она не спорила, только слушала и кивала, да вы и сами знаете.

— Вера, ты должна понимать, как важно выявлять опасные элементы и, либо перевоспитывать их, либо устранять. Это вопрос государственного значения.

— Астрид еще можно перевоспитать, я уверена.

— Посмотрим.

В женском бараке еще одно пополнение. Людей стали привозить все больше и больше. Все ветеранки других лагерей, как и сама Астрид. Новенькие уже все ушли, их спокойно освободили после «парада». Заключенные окружили вошедшую.

— Девочки, о нас не забыли, — объявила она первым делом, — ответная волна растет. В стране кризис и люди начинают понимать, из-за чего. Сейчас главное — выжить. Паек вскоре сократят, но парням здесь придется хуже, чем нам.

— Так у нас есть связь с миром? Супер, — вышла из толпы ветеранка другого лагеря и подала Астрид руку, — значит, здесь тоже есть подполье.

— Из какого вы лагеря? — спросила их Астрид

— Биркенау.

— Иронично.

— Женский Биркенау расформировали: новеньких выпустили, а нас, идеологических и политических, отправили сюда.

— Нас тоже, — сказала другая, — Сант-Д’арк расформирован.

— Что-то начинается, — заключила Астрид, — может что-то плохое, может хорошее.