Тот посмотрел на обоих братьев и заговорил снова.

— Когда Антония велела мне передать Макрону, что то, чего она так долго ждала, вскоре прибудет в Рим, я тотчас понял, что речь идет о свидетеле. Альбуцилла передала это Сеяну, и тот приказал взять под наблюдение порт и все городские ворота. По словам Альбуциллы, Сеян был в бешенстве, что его люди не смогли рассмотреть лица пленника, потому что ему на голову надели капюшон.

— И он понятия не имеет, кто этот пленник? — уточнил Сабин.

— Нет. Ни кто он, ни откуда он прибыл. Я не мог сказать Альбуцилле, что его привезли из Мезии, потому что откуда у Клемента могли взяться такие сведения? Сеян наверняка насторожился бы и вполне мог от нее избавиться, причем самыми разными способами. Мне же она была нужна в его постели, потому что от нес я получал сведения, которые затем передавал Макрону. Это от нее я узнал, что Калигула получил приказ прибыть на Капри.

Веспасиан в душе восхитился хитростью и железной выдержкой Секунда. Он действительно затеял опасную игру, но играл в нее мастерски, стараясь обезопасить себя независимо от того, кому достанется победа. И все было бы хорошо, не поймай они его вчера с мечом в руках.

— Скажи, почему тебя подослали убить наших родителей? — спросил Веспасиан.

— Мы не собирались их убивать. Нам был дан приказ доставить твою мать к Ливилле.

— Зачем ей понадобилась моя мать?

— Дело в том, что Сеяну хотелось узнать, кто он, этот пленник, и поскольку он не мог подобраться к Антонии, то решил спросить одного из ее близких союзников. Альбуцилла несколько раз упомянула имя вашего дяди, а поскольку сенатор Полон, — как, по словам моей жены, выразился Сеян — постоянно устраивал в Сенате драки, тот решил, что сенатор наверняка в курсе планов Антонии, и потому отправил за ним головорезов Ливиллы, чтобы выведать у него ее планы.

— Да-да, мы знаем. Только они не застали его дома, — с горечью заметил Сабин. — Зато убили почти всех его рабов.

Секунд пожал плечами.

— Нам было поручено привезти его сестру, так сказать, для поддержания его памяти. Меня попросили поехать вместе с ними лишь потому, что, как она выглядит, никто из людей Ливиллы не знал. Альбуцилла предложила мне сопровождать их, потому что я несколько раз видел сенатора, и если сестра на него похожа, то я замечу семейное сходство.

— А что насчет нас с Сабином? — спросил Веспасиан.

— Ваши имена не упоминались ни в постели, ни в разговорах с Макроном, — ответил Секунд, проницательно глядя на братьев. — Тем не менее Альбуцилла сказала, что два молодых человека, которых никто так и не узнал, сошли с корабля вместе с пленником, после чего направились в дом Антонии. Думаю, будет лучше, если какое-то время вы воздержитесь от возвращения в Рим.

— Именно так мы и собирались поступить.

— Что вы теперь намерены сделать со мной? — спросил Секунд.

— Ливилла наверняка пришлет сюда своих людей, чтобы узнать, что произошло, — ответил Веспасиан. — Они увидят, что в поместье пусто, а рядом высятся два погребальных костра. Она вполне может предположить, что в одном из них ты. Клемент отвезет тебя к Антонии, где ты поживешь какое-то время, пока она решит, что с тобой делать.

— А моя жена? Она тоже должна считать меня покойником?

— Это пусть решает Антония. Думаю, все будет зависеть от того, насколько ты окажешься ей полезен.

— О, я могу быть даже очень полезен!

Веспасиан внутренне улыбнулся. Он тоже в это очень верил.

— В таком случае ты можешь рассчитывать на ее благодарность.

— Причем весьма щедрую.

— Это почему же?

— Потому что с моей помощью она сможет получить то, что ей нужно. Она получит Сеяна.

Часть V

КОЗА — КАПРИ,

декабрь 30 года н. э. — март 31 года н. э.

ГЛАВА 14

— Веселых Сатурналий! — дружно крикнули Веспасиан и Сабин, внося угощения в двери триклиния в поместье Веспасиана в Козе.

— И вам также! — столь же дружно отозвались с десяток вольноотпущенников и рабов, что еще оставались в поместье, а также Секст и Марий.

Домашняя прислуга устроилась на трех ложах вокруг низкого стола, высоко подняв кубки с вином в честь веселого зимнего праздника. Все были изрядно пьяны, так как пили уже весь день. Тем временем Веспасиан, Сабин и Клементина, прихватив одного кухонного раба, хлопотали на кухне, готовя праздничный ужин.

Веспасиан поставил блюда на стол, а Клементина обнесла пирующих вином, наполняя кубки, которые тотчас же выпивались до дна.

Комната была украшена еловыми лапами и ветвями остролиста с яркими красными ягодами. На головах у всех, кто собрались здесь, будто то свободный римлянин, вольноотпущенник или раб, был надет конусовидный колпак, символ свободы. Вместо обычных белых или сероватых туник по случаю праздника все принарядились в цветные. Подобная пестрота одежды дозволялось лишь шесть дней в году, пока вся империя весело гудела, справляя праздник в честь бога Сатурна. Сегодня было самое главное событие Сатурналий — день, когда все в доме менялись местами, и хозяева обслуживали за столом рабов и вольноотпущенников, а тем, в свою очередь, дозволялось проявлять по отношению к ним неуважение, правда, в разумных пределах.

Увидев перед собой новые блюда, — одно с жареной рыбой, приправленной фенхелем, и второе с целым молочным козленком, сдобренным соусом, черносливом и каперсами, — пирующие в предвкушении зачмокали губами.

— Это будет получше, чем то месиво, которым потчевала нас ваша полуслепая бабка, когда ей все-таки удавалось отыскать кухню, — заметил Аттал, управляющий Тертуллы, с которым у нее были вечные перебранки. — Правда, я сомневаюсь, что вы, изнеженные бездельники, помните ту гадость, что стряпала для нас эта старая перечница?

— Мне почему-то кажется, Аттал, что ты всякий раз высказывал ей все свои чувства по этому поводу, — смеясь шутке управляющего, ответил Веспасиан. Ему было прекрасно известно, что Аттал любил Тертуллу, пожалуй, даже больше, чем он сам.

— С точностью до наоборот, приятель, и ты сам это помнишь. — Аттал хитро усмехнулся и осушил кубок. — Хотя, казалось бы, по случаю Сатурналий я мог говорить ей любые колкости, но что, скажи, в этом забавного, если это тебе дозволено? Вот я и лез из кожи вон, проявляя учтивость, был послушным и бессловесным. В общем, идеальный раб. Шесть дней моей угодливости, и она была готова лезть на стенку от ярости и не могла дождаться конца праздников. Иногда мне кажется,