И наконец, теперешний нос Себастьяна тоже оказался кстати: его новые контуры смотрелись определенно негроидными.

— Тысяча фунтов! — восклицал Флинн О’Флинн словно благодарение и, набрав очередную пригоршню черной жижи, выливал ее на выбритый череп Себастьяна Олдсмита. — Только представь себе, Басси, малыш, — целая тысяча фунтов! И твоя доля составит ровно половину — пятьсот фунтов. Невероятно! Ты сможешь полностью расплатиться со мной и наконец вылезешь из долгов.

Они расположились на реке Абати — одном из притоков Руфиджи — в шести милях выше по течению от лесозаготовок комиссара Фляйшера.

— Можно сказать, дармовые деньги, — дорассуждался Флинн. Он уютно расположился в кресле из полосок сыромятной кожи возле оцинкованного корыта, в котором, поджав колени к самому подбородку, скрючился Себастьян со скорбным ликом спаниеля, которого купают в противоблошином шампуне. Цветом и вязкостью жидкость, в которой он восседал, походила на кофе по-турецки, его лицо и тело уже приобрели темный пурпурно-шоколадный оттенок.

— Себастьяна не интересуют эти деньги, — сказала Роза Олдсмит. Стоя возле корыта на коленях, точно заботливая мамаша, купающая свое дитя, она пригоршнями отвара мсенга поливала плечи и спину Себастьяна.

— Знаю-знаю! — поспешно отозвался Флинн. — Мы все руководствуемся чувством долга. Все мы помним малышку Марию — да хранит Господь ее крохотную душу! Но деньги-то не помешают.

Себастьян закрыл глаза, когда очередная пригоршня жижи заструилась по его голове.

— Вотри ее в морщинки под глазами и под подбородком, — посоветовал Флинн, и Себастьян послушно последовал совету. — Давай-ка еще разок повторим, чтобы ты там все не испоганил. Один из двоюродных братьев Мохаммеда руководит группой, что грузит дрова на катер. Они располагаются на берегу Руфиджи. Сегодня ночью Мохаммед проведет тебя туда, а завтра его брат проведет тебя на один из катеров, которые возят груз на «Блюхер». Тебе лишь нужно внимательно смотреть по сторонам. Джойс просто хочет знать, что у них там за ремонт, работают ли котлы и прочее в таком духе. Понял?

Себастьян мрачно кивнул.

— Завтра вечером вернешься вверх по реке, улизнешь в темноте из лагеря — и к нам сюда. В общем-то плевое дело, а?

— Ага, — пробубнил Себастьян.

— Тогда вылезай и сохни.

Сухой горный ветерок обдувал тело, и пурпурный оттенок кожи постепенно сменился матово-шоколадным. Роза целомудренно удалилась в расположенную позади их лагеря рощицу. Флинн то и дело подходил к Себастьяну и трогал его кожу.

— Все нормально, — оценивал он, — почти готово. — Или: — Да ты лучше настоящего туземца. — В конце концов он велел на суахили: — Так, Мохаммед, займись его лицом.

Мохаммед уселся перед Себастьяном, держа крохотную бутылочную тыкву в качестве палитры с косметикой — смесью животного жира, золы и охры — и стал пальцами наносить ему на щеки, нос и лоб традиционную раскраску племени. Склонив голову набок, как художник, он машинально причмокивал в течение всего процесса работы пока наконец с удовлетворением не завершил ее.

— Готов.

— Давай одежду, — скомандовал Флинн. Это прозвучало явным преувеличением: едва ли облачение Себастьяна можно было назвать одеждой.

На шее болталась лубяная полоска, на которой висел рог антилопы с затычкой, наполненный нюхательным снадобьем, да на плечи был накинут пропахший дымом костра и человеческим потом кусок звериной шкуры.

— Воняет! — воскликнул Себастьян, передернувшись от соприкосновения с «одеждой». — Небось еще и вшивый.

— Зато настоящий — не подделка, — радостно отозвался Флинн. — Отлично, Мохаммед. А теперь покажи ему, как приспособить истопо — «шапочку».

— Не буду же я и ее надевать, — запротестовал Себастьян, испуганно наблюдая, как к нему с улыбкой направился Мохаммед.

— Будешь как миленький, — решительно отмел его возражения Флинн.

Под «шапочкой» подразумевался полый шестидюймовый кусок горлышка бутылочной тыквы — калебасы. Антрополог назвал бы это футляром для пениса. Применялся он с двойной целью: во-первых, уберечь носителя от острых шипов и укусов насекомых, а во-вторых, подчеркнуть его мужское достоинство.

В штатном положении он выглядел весьма внушительно, еще более увеличивая Себастьяновы и без того завидные размеры.

Роза, вернувшись, промолчала. Бросив всего один продолжительный ошеломленно-красноречивый взгляд на «шапочку», она поспешно отвернулась, но ее щеки и шея густо покраснели.

— Господи, Басси, да ты должен это с гордостью демонстрировать. Выпрямись и перестань прикрываться руками, — наставлял зятя Флинн.

Опустившись на колени, Мохаммед натянул Себастьяну на ноги сандалии из сыромятной кожи и протянул скатанное в маленький, перевязанный лубяным шнурком рулончик одеяло. Себастьян повесил скатку на плечо и взял в руку метательное копье с длинным древком. Тут же, как по команде, воткнув его тупым концом в землю, он оперся о древко, поднял левую ногу и приставил ее ступней к икре правой ноги, принимая «страусиную» позу для отдыха.

Он был до неузнаваемости похож на представителя племени уакамба.

— Годишься, — одобрил Флинн.

На рассвете, когда комиссар Фляйшер спускался берегом к импровизированному бревенчатому причалу, маленькие клочки стелившегося над рекой тумана вились у его ног.

Он окинул взглядом оба катера, проверяя закрепленный канатами груз. Катера сидели низко в воде, их выхлопные газы голубоватым дымком стелились по зеркальной поверхности реки.

— Готовы? — крикнул он сержанту аскари.

— Люди едят, Буана Мкуба.

— Пусть пошевелятся, — буркнул Фляйшер. Требование было бессмысленным. Расстегивая штаны, он подошел к краю причала и, не смущаясь, звонко помочился в реку. Сидевшие на причале вокруг трехногого котелка мужчины с интересом, но не прерывая завтрак, пронаблюдали за этим.

Накинув от речной прохлады на плечи накидки из звериных шкур, они по очереди тянулись к котелку, брали оттуда рукой щепотку густой маисовой каши, лепили из нее подходящий по размеру для рта шарик и, выдавив в нем большим пальцем ямку, опускали эту «чашечку» в меньшую по размеру эмалированную посудину, наполняя углубление содержавшейся в ней тягучей желтой подливой — сногсшибательной смесью тушеного сома и собранных с деревьев гусениц.

Себастьян впервые отведал этот деликатес. Он сидел вместе с остальными и пытался подражать их манере еды, заставляя себя впихивать в рот кусочки специфического маисового яства. Тошнота душила его, подступая к самому горлу: на вкус это было нечто среднее между рыбьим жиром и свежескошенной травой — вовсе не так отвратительно, но мысль о жирных желтых гусеницах не давала покоя. Однако аппетита у него не прибавилось бы, даже если бы это были сандвичи с ветчиной.